Лексические и грамматические свидетельства подлинности «Слова о полку Игореве» по старым и новым данным. Страница 16
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26
В ходе наших мыслей о трудности появления фонетических новгородизмов (или фонетических историзмов вообще) искусственным путем мы не можем закрыть глаза еще на одно обстоятельство. В статье «О русской летописи, находившейся в одном сборнике со „Словом о полку Игореве“»1 Д. С. Лихачев высказывается за то, что русская летопись — «Временникъ, еже нарицается лeтописаніе русскихъ князей и земля Рускыя» в сборнике со «Словом о полку Игореве» была, по-видимому, летописью новгородской. Если это так, то нет ничего неожиданного и в фонетических новгородизмах «Слова». За это, конечно, сейчас же ухватятся скептики и скажут, что новгородизмы «Слова» были внушены фальсификатору новгородизмами (вероятными) «Временника». Но о характере и количестве новгородизмов во «Временнике» пока можно только гадать, это — раз. А, во-вторых, был ли в состоянии предполагаемый фальсификатор разобраться в них в такой степени, чтобы классифицировать их и превратить в фонетическую диалектную закономерность? Наблюдения говорят об обратном. Члены мусин-пушкинского кружка проявили полную несостоятельность в понимании северных фонетических диалектизмов, в чем нас убеждает интерпретация таких слов в переводе Екатерининской копии и в издании 1800 г., как «вeчи», понятое переводчиками как производная форма множ. числа от «вeче» (съезд), или «сыновчя», в котором им было не по силам обнаружить диалектный вариант (псковизм?) слова «сыновця». Далека была от их сознания и семантика этого слова, переданного в переводе 1795 г. словом «дети», а в издании 1800 г. — неопределенным «О! кровные мои!»2
В двух случаях они не распознали второй палатализации, введенной ими же, если следовать скептикам, в фонетику «Слова». Так, они не поняли, что «Влъзe» — дат. пад. от «Волга» («Влъга») и превратили его в переводе 1795 г. в «по Ворскле» (!). В «въ... розe» так до конца и осталось непонятым и непереведенным в обоих переводах3. Создается парадоксальное положение: с одной стороны, фонетика «Слова» изобилует случаями второй палатализации. С другой — мнимые подделыватели спасовали и не смогли в двух случаях расшифровать палатализации (ими же введенной?!) при переводе Екатерининской копии.
В области консонантизма очень показательным также надо считать преобладающее употребление заднеязычных г, к, х (в сочетании с ы). В первом издании 62 случая написаний гы, кы, хы при 37 написаниях ги, ки, хи. В Екатерининской копии случаев написания ги, ки, хи еще меньше. Численное преобладание сочетаний гы, кы, хы (соотносительно с ги, ки, хи), по мнению С. П. Обнорского, обусловливается воздействием болгаризованной орфографии с ее нормами предпочтительного написания гы, кы, хы. Этот случай дополняет общую сумму черт южнославянского влияния на древнерусскую письменность в более позднее время, отразившегося в орфографии и фонетике списка «Слова»4. Фальсификатор, следовательно, неминуемо должен был учесть и эту черту поздней южнославянской фонетико-орфографической системы, воздействовавшей на русскую письменность. Бегло отмечаем, что именно в тех списках «Задонщины» — У (XVII в.) и С (XVIII в.), которые по заключению скептиков были наиболее вероятными моделями «Слова», в сущности нет ни одного случая написаний гы, кы, хы. Исключение представляют только три формы в Синодальном списке, не встречающиеся в «Слове»: «Алгыродовы» (251), «лугы» (253) и «Акыма» (254), которые в счет не идут вследствие своей изолированности. Значит и здесь «Задонщина» с ее фонетико-орфографической структурой совершенно непричастна к «Слову».
Грамматическая (морфологическая и синтаксическая) структура «Слова» отличается общей лингвистической выдержанностью и исторической закономерностью основных своих явлений и форм (испорченные места не идут в счет). В ней довольно четко видна древнейшая, архаическая основа с напластовавшимися чертами и поновлениями позднейших переписчиков. Более общими особенностями грамматического строя «Слова», в большей или меньшей степени широкими по своему проявлению в памятнике и говорящими о его оригинальности и старине, представляются: 1) правильное употребление форм двойственного числа в склонении и спряжении, 2) вокативные формы старого образования, 3) дательный падеж собственных имен мужского рода на -ови, 4) устойчивые образования отдельных падежных форм существительных на задненебный согласный в конце слов с переходом (второй палатализацией) их в з, ц, с, 5) широкое употребление дательного притяжательного, 6) употребление древних по форме притяжательных прилагательных (типа «Боянь», «Всеволожь»), 7) архаическое по своему характеру соотносительное употребление членных и нечленных форм прилагательных, 8) нормальное в историческом аспекте употребление форм имперфекта и аориста, 9) собственно русский облик союзов, 10) преобладание сочинения над подчинением в построении предложений (в синтаксисе). По авторитетному заключению акад. С. П. Обнорского, «Эта совокупность общих особенностей языка оригинала „Слова“ (а они могли бы еще быть увеличены) выдает в языке памятника нормальный русский литературный язык старшей поры, язык, который свидетельствуется и иными основными источниками вроде Русской правды, творений Владимира Мономаха, Моления Даниила Заточника. Во всех этих источниках перед нами единый русский язык старшего периода, одинаковый на севере и на юге, отличающийся от источника к источнику в основном лишь большею цельностью отражения той или иной черты в соответственном памятнике»5. К обличающим архаический тип «Слова» языково-структурным явлениям ведущего порядка могут быть добавлены и более мелкие факты, имеющие, вопреки некоторой спорадичности, определенный удельный вес и характер доказательств, подтверждающих естественность и закономерность грамматической природы «Слова». Оба вида доказательств, вместе взятые, образуют фонд лингвистических аргументов в общем перечне свидетельств языковой самородности «Слова».
Проанализируем обобщенные особенности грамматического строя «Слова» под углом зрения их доказательной стоимости в порядке их последовательного перечисления в предыдущем абзаце.
1. Формы двойственного числа имен и глаголов в «Слове» представлены значительным количеством случаев. Их стабильность и систематичность в языке «Слова» ставит его в один ряд с древнейшими памятниками русской письменности, историческая реальность существования которых непререкаема. По словам С. П. Обнорского, «система двойственного числа, и в склонении и в спряжении, в памятнике представлена довольно богато и выступает в нем в относительной сохранности... Немногие нарушения системы двойственного числа в значительной мере падают на сомнительные места или места с порчей в тексте»6.
В этой последовательности употребления двойственного числа спроектировалась древность. Прямо противоположная картина представляется нашим глазам во всех версиях «Задонщины» — этой гипотетической модели «Слова» — с совершенно разрушенной системой duailis’а даже в старейшем списке — К-Б7. Как же согласовать тогда это филологически последовательное использование форм двойственного числа в «Слове» с их деформацией в «Задонщине» и с недостаточным их пониманием, явно выдающим себя в переводе Екатерининской копии? Контраст настолько разителен, что заставляет нас отказаться от мысли о допустимости подделки форм dualis’а в «Слове».
1 ТОДРЛ, т. V, М. — Л., 1947, стр. 139.
2 См.: Соловьев, стр. 14, 22.
3 См.: там же, стр. 12.
4 См.: Обнорский. Очерки, стр. 146.
5 См.: Обнорский. Очерки, стр. 196.
6 Там же, стр. 149. Л. А. Булаховский обращает внимание на своеобразную, но не вызывающую особых сомнений в смысле верности форму местоимения двойственного числа «самаю» в «Слове», подделку которой трудно допустить, см.: Л. А. Булаховский. «Слово о полку Игореве» как памятник древнерусского языка, стр. 124—125. Несколько заметок об особенностях dualis’а в «Слове» см.: C. Bida. Linguistic Aspect of the Controversy over the Authenticity of the «Tale of Igor’s Campaign». — Canadian Slavonic papers, vol. I, Toronto, 1956, стр. 80.
7 Ср. неправильное употребление форм числа вм. dualis’а в «Задонщине»: «Се азъ князь великый Дмитрий Иванович и брат его князь Володимеръ Ондр?евич поостриша сердца свои мужеству, ставше своею кр?постью, помянувше...» (К-Б, 233); «Сама есма два брата д?ти Вольярдовы» (там же, 234); «Тогда князь великий Дмитрий Иванович и брат ег(о) Володимер Андр?евич полки поганых вьспят(ь) поб?дих...» (И-2, 237); «Сии бо князь великый Дмитрей Ивановичь и брат его князь Владимер Ондр?евич помоляс(я) богу..., стяжав умъ... и поостриша сердца своя...» (И-1, 238); «Се бо князь великий Дмитрей Иванович и брат его князь Владимер Андр?евич..., истезавше ум свой... и поостриша сердца свои» (У, 244); «Се бо идет княз великии Дмитрей Ивановыч и братъ его..., истежавше умы свои крепостею и поостри серце свое» (С, 250) и др.
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26