Лексические и грамматические свидетельства подлинности «Слова о полку Игореве» по старым и новым данным. Страница 4
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26
И, наконец, по второму пункту обвинения, о предполагаемых лексико-фразеологических заимствованиях из других памятников, приписываемых скептиками выдуманному ими мистификатору. По этому пункту возникает вполне естественный вопрос — почему большинство слов, встречающихся в составе других памятников древней русской письменности, непременно должны были быть перенесены в «Слово о полку Игореве» фальсификатором конца XVIII столетия? И превращает ли неизбежно эта констатация «Слово» в продукт вторичной и поздней фабрикации? Факт бытования многих лексем «Слова» в произведениях древнерусской литературы никем не оспаривается: он логично вытекает из факта возникновения нашего памятника на той же языческой почве, на которой возникли и остальные литературные памятники русского средневековья. Почему бы не приписать эти заимствования составителю «Слова» конца XII в.? Ведь разве можно начисто исключить возможность воздействия языка одного древнего памятника на другой? Возможность влияния на язык «Слова» других, современных ему или более ранних памятников более чем допустима. Не придавая этому соображению характера окончательного утверждения, В. М. Истрин заключает: «С фактической стороны в этом влиянии не может быть ничего невероятного: переводчик учился же по каким-нибудь памятникам»1. Сказанное о переводчике относится и ко всякому автору оригинального произведения.
Древнерусские книжники — составители оригинальных произведений и переводчики — использовали общий словарный фонд: восточнославянского языка и богатые ресурсы южнославянской лексики. Отсюда и общность их лексики, вытекающей из обильного источника книжного языка и живой восточнославянской речи, обогащенных книжной южнославянской струей. Из этих общих словарных и фразеологических элементов соткана и языковая ткань «Слова о полку Игореве», много лексем которой мы открываем в языке древнерусской письменности вообще. Почему же, спрашивается, мы должны обращаться к сборникам Чулкова, Левшина, Попова и другим и видеть обязательно в них источник заимствования ставящихся под сомнение лексем «Слова»? Лексика «Слова» уходит своими корнями в толщу восточнославянской словарной системы. Что касается изолированных слов, то их подбор обусловливался творческим вкусом авторов, их умением подбирать слова и выражения, наиболее ярко и выпукло передающие созданные ими образы и волнующие их мысли и переживания, их искусством слагать фразеологизмы. Многое было плодом собственного словотворчества.
4
В своей статье «Ревизия подлинности „Слова о полку Игореве“ в исследовании проф. А. Мазона», на которую мы уже ссылались, Н. К. Гудзий на разнообразном и тщательно собранном материале отверг приоритет «Задонщины» и ее лексики в отношении «Слова». Обширный сделанный им свод словарных доказательств освобождает нас от обязательства заниматься уже разобранными словарными и фразеологическими элементами «Слова», повторять сказанное. Мы стремимся предложить вниманию всех, заинтересованных в окончательной реабилитации «Слова», некоторые новые доказательства его подлинности, дополнить сделанное не лишенными значения деталями. В процессе восстановления поколебленной скептиками репутации «Слова» определенную значимость приобретают иногда даже самые незначительные и мелкие штрихи. В конечном итоге новое соединяется со старым и установленным, образует с ним крепкий сплав доказательств.
Обследуя лексемы «Слова о полку Игореве» в целом, мы не можем не видеть, что многие из них были грубо не поняты и искажены первыми редакторами. По собственному признанию Мусина-Пушкина, разобрать рукопись «было весьма трудно, потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни разделения слов, в числе коих множество находилося неизвестных и вышедших из употребления»2. Все это крайне затрудняло чтение рукописи, и Мусин-Пушкин опасался допустить ошибки, подобные той, какую сделал Щербатов при разборе грамоты новгородцев князю Ярославу («по что отъял еси поле, заячь и Миловцы?» вместо «по что отъял еси поле заячьими ловцы?»). О трудностях, сопровождавших разбор рукописи, мы можем судить и без ссылок на самопризнания Мусина-Пушкина, боявшегося разделить участь Щербатова. Однако, вопреки собственному предостережению, Мусин-Пушкин (вместе со своими сотрудниками) допустил при расчленении строк на слова ошибки, не уступающие «заячь» и «Миловцам» и, пожалуй, даже почище их. Эти ошибки и ляпсусы, с одной стороны, подтверждают слова Мусина-Пушкина о технике письма рукописи (в сплошную строку), чрезвычайно трудно поддающегося прочтению, в вязи и лигатурах которого границы слов сливались между собою. Но они исключают и всякую мысль об искусственности и подделке текста мусин-пушкинским кружком, члены которого, конечно, не додумались бы до такого сложного способа писания. Если бы они в действительности были авторами текста, то не наделали бы тех грубых ошибок, которыми пестрит их издание. Нет, они имели в руках оригинальный текст, в котором в ряде мест с трудом разбирались, во многих своих элементах лексика его была для них «terra incognita». Прояснение в нее внесло время, в течение которого русская историческая лексикология сделала большие успехи, позволившие ей увидеть во многих лексемах то, чем они были в действительности. «То, что сейчас кажется нам простым и ясным в „Слове“, не было „узнано“ его первыми издателями, нагромоздившими на и без того испорченный переписчиками текст „Слова“ свои собственные ошибки прочтения», — читаем мы в «Археографическом комментарии» к «Слову» Д. С. Лихачева3. Если бы члены мусин-пушкинского кружка, на которых падает подозрение скептиков (например Бантыш-Каменский), действительно решили обмануть любителей старины фальшивым текстом, то они, конечно, никогда не пошли бы умышленно на подобную рискованную игру в лексические ошибки. Им было очень невыгодно навлекать на себя нарекания в невежестве и неумении читать древнерусский текст, оставляя в своем издании нарочно исковерканные и сконструированные самими несуществующие слова. Выдержанный и ровный лексический состав «Слова» был бы для них несравненно более выгодным в аспекте его правдоподобности. В действительности же видим прямо противоположное. Первыми издателями и редакторами печатного издания и Екатерининской копии были произвольно разделены или слиты многие слова текста, подвергшиеся впоследствии исправлению. Так, в первом издании читаем: «къ мети» (8), «въ стазби» (9), «а сице и рати» (17), «му жа имeся» (27), «затвори въ Дунаю» (30) и т. д.4 Примерно то же повторяется и в Екатерининской копии: «къ мети», «му жа имe ся», «по скачи» и др. Непонятные редакторам слова часто писались с большой буквы и превращались в собственные имена. Так у них получилось «Шеломянемъ» (10) — село в Переяславской области, «Кощей» (22, 28) — мнимое имя половца, «Уримъ» (27) — имя воеводы или соратника Игоря, «Чага» (28) — отождествленная с Кончаком. Без перевода было оставлено целое выражение — «великому хръсови влъкомъ путь прерыскаше» (36) и т. д. Непонятым оставался и целый ряд «темных мест» и их лексем, представших в удовлетворительном виде лишь в результате кропотливой и длительной исследовательской работы специалистов в самое недавнее время. Немало мест (как сочетания слов) все еще продолжает оставаться не вполне разъясненным. И вот именно это их постепенное прояснение средствами современного подлинно научного лингвистического анализа и есть лучшее доказательство их оригинальной природы. Поговорим немного и о них.
1. Одним из почти разгаданных в последние годы мест «Слова» является выражение «Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи, искусити Дону великаго» (6). Его гапаксом в значительной мере представляется «спала». Посмотрим, действительно ли «спала» стопроцентный гапакс, к которому нельзя подыскать соответствия?
1 В. М. Истрин. Хроника Георгия Амартола в древнем славяно-русском переводе, стр. 243.
2 К. Ф. Калайдович. Библиографические сведения о жизни, ученых трудах и собрании российских древностей графа А. И. Мусина-Пушкина. — Записки и труды ОИДР, 1824, ч. II; цитирую по статье Д. С. Лихачева в кн.: «Слово о полку Игореве». Серия «Литературные памятники», Изд. АН СССР, М. — Л., 1950, стр. 352.
3 К. Ф. Калайдович. Библиографические сведения о жизни, ученых трудах и собрании российских древностей графа А. И. Мусина-Пушкина. — Записки и труды ОИДР, 1824, ч. II; цитирую по статье Д. С. Лихачева в кн.: «Слово о полку Игореве». Серия «Литературные памятники», Изд. АН СССР, М. — Л., 1950, стр. 361.
4 Здесь и далее цифры в скобках обозначают страницы первого издания «Слова о полку Игореве».
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26