Мотив движения в "Слове о полку Игореве" и литературе Руси XII в. Страница 2
1-2-3
В древней русской литературе XII век открывается монументальным рассказом «Повести временных лет» о подвигах отцов и дедов. Замечательное «Поучение» князя Владимира Мономаха наряду с морализирующей частью содержит рассказ-летопись о походах князя как за пределы, так и внутри русских земель. Это исповедь воина о его подвигах во время бесконечных верховых рейдов, переходов, часто из одного конца Русской земли в другой: «А и-Щернигова до Кыева нестишьды (т. е. сто раз. — Г. Ф.) ездих ко отцю, днемъ есмъ переездилъ до вечерни. А всех путии 80 и 3 великих, а прока не испомню менших»1.
Динамика пространства и времени в «Поучении» Мономаха вполне сопоставима с мотивом движения в «Слове о полку Игореве», составляет ему блестящую параллель. Образ Владимира Мономаха — воина перекликается в свою очередь с динамичным, близким к героико-эпическому образом князя Святослава Игоревича в «Повести временных лет»: «...и легъко ходя, аки пардусъ, войны многи творяше. Ходя возъ по собе не возяше, ...ни шатра имяше, но подъкладъ постлавъ и седло в головахъ; тако же и прочии вои его вси бяху. И посылаше къ странамъ, глаголя: Хочю на вы ити»2. Подобный же пафос героической активности звучит в характеристике князя Романа Галицкого, которая читается под 1201 г. в Галицко-Волынской летописи: «...устремил бо ся бяше на поганыи, яко и левъ, сердитъ же бысть, яко и рысь, и губяше, яко и коркодилъ; и прехожаше землю ихъ, яко и орелъ, храборъ бо бе, яко и туръ. Ревноваше бо деду своему Мономаху, погубившему поганыя измаилтяны, рекомыя половцы... Тогда Володимерь и Мономах пилъ золотом шоломомъ Донъ; и приемшю землю ихъ всю и загнавшю окаянныя агаряны»3.
В наиболее ярком виде героическая динамика в образе князя проявилась в описаниях подвигов князя Андрея Юрьевича Боголюбского 40-х гг. XII в. Князь Андрей Юрьевич, как он выступает в южнорусском летописании 1140—1150-х гг., наделен подчеркнуто динамичной характеристикой. Участвуя вместе с братьями в междоусобных кампаниях отца Юрия Долгорукого, князь Андрей Юрьевич выступает как храбрый, бесстрашный рыцарь, устремляющийся на врага, презирая опасность4.
Как впоследствии и в «Слове о полку Игореве», автор летописных статей о подвигах Андрея Юрьевича явно любуется смелостью своего героя, его безоглядной отвагой. Так, князь Андрей под стенами Луцка один, оторвавшись от своей дружины, неистово преследует противника до самых стен города, где едва не погибает, окруженный врагами. Его выручает верный боевой конь. После боя князь устраивает своему коню, погибшему от ран, торжественные похороны по древнему дружинному обычаю в срубе на высоком берегу Стрыя5.
Образ князя Андрея и его дерзость напоминают героя древнего эпоса. Идеал героического поведения был популярен в XII в. в среде как русских, так и половецких дружин, где он наверняка был освящен древними эпическими традициями6. Не случайно летопись подчеркивает связь князя Андрея Юрьевича, половца по материнской линии, с половецкими отрядами. В частности, в сражении под Киевом князя Андрея выручил половецкий воин из его отряда, догнавший князя и сумевший на полном скаку завернуть его боевого коня7.
Вообще мотив, который исследователи средневековой литературы и эпоса обозначают термином quest8, характерен не только для «Слова о полку Игореве», но и в целом для литературы древней Руси XII в. Он бесспорно тесно связан с обсуждаемым мотивом движения, также имеет фольклорное происхождение. Речь идет о подвигах героя раннефеодального эпоса, богатырской сказки. В своем движении он побеждает врагов или чудовищ, преодолевает границу двух миров, добывает себе невесту9.
Именно такого типа мотив вводит автор «Слова о полку Игореве» в параллель сюжету об Игоревом походе рассказом о ночных походах Всеслава — героя — волка. Эпический мотив добывания Киева встречается не только в «Слове». Сюжет вида quest отразило одно из ранних произведений былинного эпоса — «Илья Муромец и Соловей-разбойник»10, где эпический герой в своем походе на Киев освобождает от чудовищ прямоезжую дорогу, идущую от Мурома через Чернигов к Киеву. Основной пафос этой былины максимально близок тому мотиву движения, который выступает как характерная черта литературы Руси XII в. Эпически звучит фольклорный по тону плач-прославление, заключающий «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» — произведение конца XII в.: «Уже ли Кыеву поеха, господине, в ту церковь, теми Золотыми вороты, их же делать послалъ бяше тои церкви на велицемь дворе на Ярославле, а река: Хочю создати церковь таку же, ака же ворота си золота — да будеть память всему отечеству моему11». Центральной в этом плаче является также тема пути.
Одной из важных черт исторической динамики Руси XII в. явился перенос политического центра с киевского Юга на владимирский Север. Исторически этот этапный процесс отразился, например, в переходе (quest) князя Андрея Юрьевича из Вышгорода (Киева) в Боголюбово (Владимир) в 1155 г., а в плане литературного развития — в «Сказании о чудесах Владимирской иконы божьей матери»12. Основу «Сказания» составил рассказ о передвижении чтимой иконы богоматери из вышгородского монастыря во Владимир на Клязьме.
1 Памятники литературы древней Руси XI — начала XII века / Сост. и ред. Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева. М., 1978, с. 406.
2 Повесть временных лет. — В кн.: Памятники литературы древней Руси XI — начала XII века, с. 78.
3 Галицко-Волынская летопись. — В кн.: Памятники литературы древней Руси. XIII век / Сост. и ред. Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева. М., 1981, с. 236.
4 ПСРЛ. М., 1962, т. 1, стб. 323—325, 332—334, 338—339. См.: Воронин Н. Н. Существовал ли «Летописец Андрея Боголюбского»? — В кн.: Памятники истории и культуры. Ярославль, 1976, вып. 1, с. 28—43.
5 См.: Воронин Н. Н. Погребение коня в срубе в 1149 г. — В кн.: Краткие сообщения Института археологии АН СССР. М., 1971, вып. 125, с. 23—26.
6 Ср. текст из Киевской летописи под 1151 г.: «Ту же и Савенча Боняковича дикаго половцина убиша, иже бяшеть рече: „Хощю сечи Золотая ворота (Киева. — Г. Ф.) якожь и отець мои“». П. В. Голубовский связывал его с половецкими эпическими традициями. См.: Робинсон А. Н. Литература древней Руси в литературном процессе средневековья XI—XIII вв. М., 1980, с. 260—261.
7 ПСРЛ, т. 1, стб. 332—334.
8 См.: Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1976, с. 229.
9 См.: Мелетинский Е. М. Происхождение героического эпоса. Ранние формы и архаические памятники. М., 1963, с. 16—19.
10 В. П. Аникин относит эту былину к Владимиро-Суздальскому периоду формирования русского героического эпоса (XII — начало XIII в.). См.: Аникин В. П., Круглов Ю. Г. Русское народное поэтическое творчество. М., 1983, с. 218—220.
11 Памятники литературы древней Руси. XII век / Сост. и ред. Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева. М., 1980, с. 334—336.
12 См.: Ключевский В. О. Сказание о чудесах Владимирской иконы божьей матери. М., 1878.
1-2-3