К истолкованию финала плача Ярославны. Продолжение
1-2
Особенно показателен контраст претеритальных форм во второй и третьей частях: в сочетаниях «ты пробилъ еси», «ты лелеялъ еси» сама избыточность выражения 2-го лица (избыточность выражения вытекает из самой природы грамматического значения)1 становится средством усиления олицетворения. С. П. Обнорский справедливо отметил, что «здесь вставка местоимения ты, эмоционально подчеркнутого во фразе, вызвана стилистическими условиями»2. В третьей же части — аорист, у которого не различаются формы 2-го и 3-го лица, без субъекта: оппозиция перфект/аорист из грамматической превращается в лингвопоэтическую.
Интересно проследить различные пути перевода финала плача. Мы подвергли сравнению 28 художественных переводов и переложений данного места3; из них в 22 — плач заканчивается личной конструкцией и в 5 — безличной (в переводе А. Степанова построение предложения и пунктуация в обращении к солнцу не позволяют точно квалифицировать конструкцию — налицо синтаксическая двуплановость). Некоторые переводчики трансформируют финальную фразу в личную конструкцию, причем персонификация жажды и туги выступает в этом случае особенно ярко, ср.: «Жажда луки с тетивами / иссушила в их руках...» (И. Козлов); «Луки жажда им согнула...» (А. Прокофьев). В ряде переводов (12) ослабление олицетворения солнца (по сравнению с ветром и Днепром) выражено эллипсисом обращения «господине». Многие авторы акцентировали вопросительный характер конструкции — сделали ее полной, добавив вопросительные «к чему» (неизвестный автор XVIII в.), «что» (В. Жуковский), «для чего» (К. Бальмонт), «зачем» (Н. Заболоцкий, С. Ботвинник), «отчего» (В. Соснора); некоторые переводчики «восстановили» и обращенное к солнцу «ты» (К. Бальмонт, Н. Заболоцкий, В. Соснора)4. Эти вставки вызваны также тем, что в дословном переводе сохраняется двуплановость оригинала: средний род у согнуло и заткнуло может быть связан как с субъектом солнце, так и с семантикой безличности (таким образом как бы компенсируется омонимия форм аориста). В отдельных случаях переводчики заменяют прошедшее время на настоящее, в формах которого выражено значение 2-го лица: «томишь», «сушишь-гнешь», «замыкаешь» у А. Майкова; «сушишь», «затворяешь» у К. Бальмонта; «сводишь», «жжешь» у С. Городецкого. Напротив, И. Новиков, иначе трактующий конструкцию, противопоставляет в обращении к солнцу личный вопрос с глаголом настоящего времени «простираешь» (вместо «простерло») безличному финалу с формами стянуло, согнуло.
Максимальное усиление олицетворения слова среднего рода состоит в том, что имени не только приписывается значение пола (в данном случае — мужского), но и оно меняет свою родовую характеристику5. Именно так переведено обращение к солнцу В. Стеллецким («простер», «согнул», «замкнул») и В. Соболевским; ср. также ритмический перевод Р. О. Якобсона: «Зачем, государь, ты простер свой знойный луч на воинов милого моего и в поле безводном иссушил им жаждою луки, кручиной сомкнул им колчаны?»6 В этом аспекте исключительный интерес представляет точка зрения Л. А. Булаховского: «Уже относительно давно в науке отмечена отраженная в церковно-славянских текстах тенденция заменять формами прошедшего сложного (перфекта) прежде всего формы второго и третьего лица единственного числа аористов, где из-за совпадения обеих форм естественно было стремление заменить их формами, различающими эти лица... Обращает на себя внимание, что в „Плаче Ярославны“ рядом с отмеченными перфектами, в качестве форм 2 лица единственного числа выступают также аористы развея, простре, съпряже, затче. Тут, конечно (его нельзя не учитывать), мог иметь и, наверное, имел место известный момент произвольности (при развея), но, может быть, следует посчитаться здесь также и с тем, что могло заявить о себе в произведении, сугубо эстетически обработанном с четко выступающей ролью звучаний: во всем „Слове“ нет ни одного употребления форм перфекта типа реклъ и под., т. е. с окончанием „согласный+л“... Если так, не исключена возможность, что выбор названных аористов определило стремление автора избегнуть ритмически ему не нравившихся „простьрлъ“, „съпряглъ“ и „затъкл“ъ»7. Замечательно то, что, по Л. А. Булаховскому, глаголы не только имеют значение 2-го лица, но и могли стоять в мужском роде — под влиянием обращения «господине», ближе расположенного к ним, чем «солнце». Данная семантико-грамматическая трансформация присутствует и в вольном переложении плача Т. Г. Шевченко:
|
Святий, огненний господине!
Спалив єси луги, степи,
Спалив і князя і дружину...8 |
Иначе «преодолен» средний род солнца в переложении М. Тарловского: Ярославна обращается к свету солнца; очевидно, такая «грамматическая метонимия» (Е. Курилович) потребовалась автору для более мотивированного соотнесения адресата плача с мужским полом (ср. в этом же переложении: Игорь обращается к струям Донца). Маскулинизация солнца может осуществляться также при помощи эпитетов-приложений: «свет» (К. Бальмонт), «светоч» (С. Городецкий).
Как же истолковать рассматриваемую фразу? Данные наблюдения не позволяют, по нашему мнению, дать однозначный ответ. С одной стороны, в обращениях к ветру и Днепру создана определенная семантико-синтаксическая инерция; именно поэтому в финале может быть ослаблено олицетворение (т. е. опущены некоторые показатели обращения) — заданная схема в сознании читателя накладывается на эллиптическую конструкцию. Такое предположение позволяет интерпретировать последнюю фразу как вопрос. С другой же стороны, третья часть резко противопоставлена предыдущим, и дело не столько в эллипсисе (т. е. в законах сочетания), сколько в самом выборе форм, что позволяет говорить о безличном характере фразы. Мы предполагаем, что автор «Слова» хотел достигнуть структурно-семантической неоднозначности конструкции, мобилизовав для этой цели различные грамматические средства9. Синтаксическая двуплановость согласуется с полисемантизмом фразы: имея формульно-символический характер (важна перекличка с «луци напряжени», «тули отворени» в речи Всеволода)10, она в то же время является сообщением о конкретном событии (в Лаврентьевской летописи под 1186 г. говорится о том, что в бою половцы отрезали русских от воды и те страдали от жажды). Неоднозначность пронизывает все уровни плача — вплоть до жанрового, где соединились традиции причитаний и языческих заклинаний11.
Гин Я. И. К истолкованию финала плача Ярославны // Исследования "Слова о полку Игореве" / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1986. — С. 81—86.
1 См. об этом: Бондарко А. В. Грамматическое значение и смысл. Л., 1978, с. 158—159.
2 Обнорский С. П. Избранные работы по русскому языку, с. 61.
3 Рассматривались переводы и переложения из следующих изданий: Слово о полку Игореве: Поэтические переводы и переложения / Под общей ред. В. Ржиги, В. Кузьминой, В. Стеллецкого. М., 1961; Слово о полку Игореве / Вступит. статья Д. С. Лихачева; Сост. и подгот. текста Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева; Примеч. О. В. Творогова и Л. А. Дмитриева. Л., 1967 (Б-ка поэта. Больш. сер.); Слово о полку Игореве / Сост. А. Е. Тархов; Науч. ред. В. В. Колесов; Коммент. А. Чернова. М., 1981.
4 См. также обзор разных переводов и толкований первой части фразы: Барсов Е. В. Слово о полку Игореве как художественный памятник Киевской дружинной Руси. М., 1889, т. 3, с. 249—250.
5 Например в «Необычайном приключении...» В. Маяковского: «Я крикнул солнцу „Дармоед! занежен в облака ты...“».
6 Якобсон Р. О. Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки. — ТОДРЛ, М.; Л., 1958, т. 14, с. 121.
7 Булаховский Л. А. «Слово о полку Игореве» как памятник древнерусского языка. — В кн.: Слово о полку Игореве: Сборник исследований и статей / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950, с. 141.
8 Шевченко Т. Г. Кобзар. Київ, 1961, с. 546.
9 И не только грамматические: обращение к солнцу отличается изощренной эвфонической техникой: обилие звуковых повторов, аллитераций; яркая паронимия лучю — лучи и, возможно, спрятанная в подтекст паронимия туга — тугой (лук), выявленная в некоторых поэтических переводах (С. Городецкий, В. Соснора).
10 См.: Мещерский Н. А. К изучению лексики и фразеологии «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, М.; Л., 1958, т. 14, с. 47—48. Добавим, что символическое значение актуализируется благодаря также финальному положению предложения в плаче.
11 См. об этом: Адрианова-Перетц В. П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974, с. 109.
1-2
Следующая глава