Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности. Страница 23
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24
***
Скептическое отношение к «Слову» приняло вполне легкомысленный характер у эпигонов А. Мазона. Не утруждая себя серьезными исследованиями, эпигоны эти ограничиваются общими рассуждениями на тему о «таинственной» судьбе рукописи «Слова», его одиночестве и несхожести с другими памятниками древнерусской литературы того же периода и пр. Показательна в этом отношении работа польского эмигранта Г. Пашкевича «The origin of Russia»1, в которой имеется специальная глава, посвященная «доказательствам» подложности «Слова о полку Игореве».
Сомнения и вопросы Г. Пашкевича в отношении литературной судьбы «Слова» звучат крайне наивно для специалиста по древней русской литературе. Соглашаясь с тем, что «Слово» в отдельных своих пассажах очень близко ко многим памятникам древней русской литературы, Г. Пашкевич заявляет, что это не обязательно свидетельствует в пользу того, что «Слово» отразилось во всех этих памятниках: «Вывод с равным успехом может быть перевернут: автор „Слова“ мог выбирать свои тексты различной длины из всех этих памятников». Далее он утверждает: «Не легко объяснить — почему другие авторы должны быть подозреваемы в том, что они вводили в свои произведения различные фразы и пассажи из „Слова“»2, хотя ему должно было бы быть известно, что представлений о литературной собственности в средние века не было и что подавляющее число памятников древней Руси в той или иной мере компилятивно. В частности, «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище», заимствовавшие отдельные выражения и целые места из «Слова», включали заимствования и из других произведений. Так, «Сказание» следует за «Повестью о разорении Рязани Батыем» не в меньшей мере, чем «Задонщина» за «Словом о полку Игореве».
Спрашивает Г. Пашкевич и о том, почему «Слово» не переписывалось более часто. Но ведь о том, сколько раз переписывалось «Слово», мы совершенно ничего не знаем. «Нельзя отрицать, — пишет он, — исключительную популярность „Задонщины“, которая описывает знаменитую победу над татарами в 1380 г. и которая копировалась и переписывалась много раз. Летопись „Нестора“, к примеру, была также популярна»3. Противопоставляя популярность «Задонщины» и летописи Нестора непопулярности «Слова», Г. Пашкевич допускает другую наивность. На самом деле, как известно, «Задонщина», несмотря на все ее «красоты», была вовсе не популярна (всего 5 списков, открытых сравнительно поздно), гораздо популярнее было, например, «Сказание о Мамаевом побоище» — произведение менее украшенное, но зато более насыщенное фактами. Летопись же Нестора как отдельное произведение вообще до нас не дошла. Она дошла в составе других летописей со значительными изменениями, и правильнее было бы говорить о популярности этих других летописей в целом.
Что же касается популярности вообще литературных произведений в древней Руси, то популярность эта в значительной мере зависела от сюжета произведений. Повести о Куликовской битве в XV—XVII вв. были потому так популярны, что они описывали значительнейшее событие русской истории. Интерес к этому событию передавался произведению. Поход же мелкого князя Игоря Святославича, к тому же кончившийся неудачей, интересовал в XV—XVII вв. очень мало. Интересовала художественная сторона «Слова», — она и использовалась в других произведениях. Поражение Игоря интересовало как контраст к Куликовской победе, поэтому и появилась «Задонщина» — своеобразный ответ на «Слово»4. Что же касается летописей, то интерес к ним, конечно, не соизмерим с интересом к «Слову»: летописи были своеобразными учебниками русской истории, они были настольными книгами русских людей. Что же, следовательно, удивительного в том, что «Задонщина» и летописи в XV—XVII вв. были популярнее «Слова»! Это явление вполне закономерное для средневековья.
Вслед за А. Мазоном и первыми скептиками Г. Пашкевич в своих доказательствах поддельности «Слова» придает очень большое значение «язычеству» «Слова». Он считает его невероятным для XII в. и для человека сравнительно начитанного, близкого к княжеской среде. Он согласен признать двоеверие крестьянства, но не княжеской среды. Здесь Г. Пашкевич переносит на XII в. свои представления о «двоеверии» крестьянства XX в. Как блестяще доказано В. Л. Комаровичем на огромном фактическом материале, княжеская среда XII—XIII вв. сохраняла множество остатков языческих представлений5. Но самое главное не это: «язычество» автора «Слова о полку Игореве» очень относительно. Использование старых религий, их образов и символов, в частности античной, в эстетических целях — явление обычное. Оно не свидетельствует о верованиях автора. Автор «Слова», как это мы показываем в другой статье настоящего сборника6, отнюдь не верит в языческих богов: они для него художественное обобщение.
В высшей степени странно у Г. Пашкевича противопоставление язычества автора «Слова» ненависти к язычеству летописца Нестора. По-видимому, Г. Пашкевич в данном случае просто незнаком с литературой вопроса. Последние страницы «Повести временных лет» (под 1114 г.) отличаются спокойным и примиренным отношением к язычеству7.
Извлекая из исследовательской литературы о «Слове» различные противоречия (противоречия в толкованиях произведений — вещь обычная и для произведений XIX—XX вв.) и играя этими противоречиями, Г. Пашкевич стремится создать впечатление о полной зыбкости всех представлений о «Слове». Иногда, впрочем, эти противоречия мнимые, иногда же Г. Пашкевич неправильно толкует или неправильно понимает мнения исследователей. Так, например, Г. Пашкевич противопоставляет мнению М. Д. Приселкова о том, что «Слово» представляет интерес как исторический памятник, суждение акад. А. С. Орлова о том, что в «Слове» ход событий смещен под влиянием поэтических задач, стоявших перед автором8.
Но разве есть, вообще говоря, литературный исторический источник, в котором задачи составителя его так или иначе не отражались на его содержании? Только наивный источниковед может отвергнуть источник или тем более признать его не современным событием, если в нем освещение фактов, подбор их отразил особые задачи, стоявшие перед автором. Ведь и самые эти задачи представляют громадный исторический интерес для источниковеда. И, в частности, сам М. Д. Приселков, высоко оценивающий «Слово» как исторический источник, называл «Слово» агитационным и пропагандистским сочинением9.
Противопоставляя рассказ «Слова» о походе Игоря рассказу Ипатьевской летописи в смысле его исторической последовательности, Г. Пашкевич наивно делает из этого сопоставления вывод о сомнительности подлинности «Слова»10. Но разве художественность произведения в противопоставлении документальности исторических сочинений может, вообще говоря, всерьез выдвигаться в качестве аргумента против подлинности первых? В таком случае мы должны были бы сомневаться в подлинности не только «Слова», но и «Задонщины» (сравнительно с летописью события Куликовской битвы изложены в ней очень неотчетливо), «Слова о погибели», «Повестей об Азовском осадном сидении казаков» и т. д.
Не стану перечислять всех общих рассуждений Г. Пашкевича по поводу поддельности «Слова». Они наивны, автор не дал себе труда познакомиться с литературой вопроса, вникнуть в доказательства защитников подлинности «Слова» и даже их противников-скептиков.
1 H. Paszkiewicz. The Origin of Russia. London, 1954.
2 H. Paszkiewicz. The Origin of Russia. London, 1954, стр. 377.
3 H. Paszkiewicz. The Origin of Russia. London, 1954, стр. 337—338.
4 См. об этом: Д. Лихачев. Национальное самосознание древней Руси. М. — Л., 1945, стр. 76—78.
5 См.: В. Л. Комарович. Культ Рода и Земли в княжеской среде XII—XIII вв. — ТОДРЛ, т. XVI, М. — Л., 1960.
6 См.: Д. С. Лихачев. «Слово о полку Игореве» и особенности русской средневековой литературы.
7 См. об этом: Е. В. Аничков. Язычество и древняя Русь. СПб., 1914, главы: «Боги в „Слове о полку Игореве“ и новый взгляд на язычество у древнерусских книжников» и «Два взгляда на язычество у древнерусских книжников». С точки зрения летописца, боги — предки, «по нечестию их некогда обоготворяли; после же принятия крещения перестали люди заблуждаться и теперь, вовсе не содрогаясь при имени какого-либо языческого бога, отлично понимают, что имя это просто принадлежало такому же человеку, только человеку выдающемуся, так что стоит даже и вспомнить его добром. Вне летописи (в Пов. вр. лет под 1114 г., — Д. Л.) подобный взгляд выражен в русской вставке „Хождения пресвятыя богородицы по мукам“. Тут представлены мучения, как поверивших и обоготворивших „юже бе тварь бог на работу створил“, так и тех, кто „богы назваша“ еще и „человчьска имена“: Трояна, Хърса, Велеса, Перуна; всем им страдающие теперь перед сошедшей в ад богородицей нечестивцы „на боги обративша“ веровали и клали требы. Подобный взгляд на происхождение языческих богов называется эвгемеризмом. Он довольно распространен в патристике. Из западных историков его придерживаются многие историки, писавшие об язычниках. Так думал об Одине Саксон Грамматик» (там же, стр. 336). В «Слове о полку Игореве» эвгемеризм выражен очень резко (люди и отдельные явления — потомки богов; боги — предки). Отсюда и примиренность, которая характерна и для летописца (под 1114 г.).
8 См.: А. С. Орлов. 750-летие «Слова о полку Игореве». — Вестник АН СССР, 1938, № 5, стр. 66—67.
9 См.: М. Д. Приселков. «Слово о полку Игореве» как исторический источник. — «Историк-марксист», 1938, № 6.
10 См.: H. Paszkiewicz. The Origin of Russia, стр. 340—341.
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24