«Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII — начала XIX в. Страница 17
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27
В «Слове о полку Игореве» пейзаж соотносится с судьбами героев и, в конечном итоге, с судьбами Русской земли. Природа — не безучастный наблюдатель, но изменения ее лика определены ходом объективных событий. Молчаливо подразумевается, что в центре художественного интереса может стоять лишь личность героя, князя, надежды Русской земли, а не личность поэта. За судьбой первых следит слушатель; активно вторгаются в нее, то предупреждая о беде, то помогая спасению, и силы природы. «Оссианический пейзаж» связан не с действием, а с настроением и, как правило, внесюжетен, дается в лирических отступлениях. Характерен в этом смысле процитированный выше отрывок Батюшкова: он вообще лишен сюжета. В нем не происходит никаких, следовательно и печальных, событий. А трагический пейзаж — лишь средство характеристики поэтичности наблюдающего лица, ибо меланхолия и поэзия воспринимаются как синонимы.
Со всем сказанным соотносится еще одна черта, свойственная не только пейзажу, но и всему стилю «оссианической» прозы в целом. Основополагающим элементом стиля становится эпитет.
Мир автора «Слова» предметен и динамичен — опорными элементами стиля становятся существительные, чаще всего вещественные, и глагол. Прилагательное (если оно не играет роли логического определения, а выполняет функцию эпитета) занимает весьма скромное место. Оно или имеет характер привычного, уже не осмысляемого в художественной полноте, постоянного эпитета (серый волк, светлое солнце, черна земля, красная Глебовна), или подчеркивает предметность, вещественность — следовательно, и объективность — образов («чръленые щиты», «чрьленъ стягъ, б?ла хорюгвь, чрьлена чолка, сребрено стружие»).
Совершенно по иной системе строится предромантическая, и в частности «оссианическая», проза. Именно эпитеты, причем эпитеты субъективно-оценочные и эмоциональные, определяют ее облик. Они и создают ощущение постоянного присутствия в действии носителя речи. В отличие от сжатого стиля «Слова», основной чертой стиля делается распространенность. Роль эпитета часто подчеркивается его постпозитивностью — нарушение привычного порядка слов обращает внимание на прилагательное, подчеркивает его интонационно, выделяет не предмет, а его качество, отношение к нему. Часто эпитет вообще вытесняет определяемый предмет: «Престарелый герой отдал прекрасную»1. Отношение к персонажу («прекрасная») заслонило здесь сам образ. Весьма характерна в этом смысле структура повествования «Славенских вечеров» Нарежного: «На величественных берегах моря Варяжского, там, где вечно-юные сосны смотрят на струи Невы кроткия, в отдалении от пышного града Петрова и вечного грохота, по стогнам его звучащего, при склонении солнца багряного с неба светлого в волны румяные, часто люблю я наслаждаться красотою земли и неба благолепием, склонясь под тень деревьев высоких и обращая в мыслях времена протекшие»2. Легко увидеть, что в приведенных примерах эпитет является основным стилеобразующим элементом. На первый план выдвигается не объективно-вещественный мир, а авторское к нему отношение. С этим связано и появление эпитета, раскрывающего противоречие между природой объективного явления и отношением к нему говорящего, — оксюморона: «Он возлюбил страшное веселие лица его»3. Подобного типа образность решительно противоречит художественной системе «Слова».
Предромантическая поэтика подсказывала интерес к перифразам. Смысл этого тропа был иным, чем в системе классицизма, — он также призван был создать «высокий» образ мира, противопоставленного низменному, конкретно-вещественному. Однако высокое мыслилось как синоним субъективного, а низменное, пошлое, ничтожное — объективного. Это порождало стремление к созданию особого эстетизированного языка поэзии, языка, чуждающегося предметности. На перифрастичность как характерную черту «нового слога» Карамзина позже указывал Шишков. Широко используется перифраз и в «оссианическом стиле»: старик — «воин седых кудрей», «любезен вечер его жизни», «царь мечей»4. Стремление к перифразу возникало в данном случае и как результат стилизации под поэтику скальдов. Автор брошюры «О бардах, скальдах и стихотворцах средних веков» А. Рихтер писал: «Мифология образовала новый пиитический язык, богатый формами и сильный в выражениях. Они называли небо „черепом исполина Имера“, реки — „кровию долин“, радугу — „мостом богов“, „путем неба“, золото — „слезами Фреи“ (богини любви), стихотворство — „Одиновым питием“, землю — „основанием воздуха“, „дщерью ночи“, „кораблем, плавающим в веках“, растения ее — „руном“, сражение — „кровавою банею“, „градом Одина“, море — „полем разбойников“ и „поясом земли“»5. Весь этот отрывок представляет собой выписку из сочинения Малле6. Поскольку сочинения последнего воспринимались с безусловным доверием во всей Европе, скальдические перифразы стали рассматриваться как характерная особенность «северного», и в частности древнерусского, стиля. Черта эта была замечена русскими подражателями Оссиана в его «северных поэмах». Так, Карамзин, переводя отрывок из Макферсона, снабдил фразу: «Триста юношей от племени отечественных рек его» — примечанием: «т. е. единоземцев его; у Оссиана свой язык»7.
Попытки создания стиля, стремящегося при помощи метафор и перифраз к «развеществлению» предметной речи, к тому, чтобы упоминаемые в тексте вещественные существительные воспринимались лишь как намеки на иные, духовные сущности, встречаются и в литературе Киевской Руси как принадлежность жанра духовного красноречия. Однако подобный стиль решительно чужд воинской повести. Ничего подобного мы не находим в «Слове о полку Игореве». Метафора в «Слове», как и всякая метафора, строится как совмещение двух рядов значений. Но если в сочетании типа «лед неверия» конкретное значение прямого смысла подчиняется выражению главного — абстрактного, переносного — значения, то в тропе «битва — пир» оба ряда вещественны и конкретны.
Однако наиболее показательной чертой стиля — в широком значении этого слова — является характеристика персонажей, угол зрения, под которым изображается человек. Не беря этой проблемы во всей ее сложности, остановимся лишь на некоторых показательных, хотя и частных ее сторонах.
Герои в «Слове о полку Игореве» деятельны. Автора интересуют не их переживания и душевные состояния, а действия. Не случайно характеристика их дается в основном глаголами. Если выделить из текста только глагольные формы, читателю останутся ясны и последовательность событий, и индивидуальные характеристики героев. Даже описание душевного состояния дается лишь как модус действия и грамматически передается обстоятельством образа действия («А въстона бо, братіе, Кіевъ тугою, а Черниговъ напастьми») или дополнением («Тогда великий Святославъ изрони злато слово съ слезами см?шено, и рече»). Смысловой костяк предложения составляют глаголы: «изрони», «рече».
1 Картон. Поэма барда Оссиана. — МЖ, 1791, ч. II, стр. 125. (Курсив мой, — Ю. Л.).
2 В. Нарежный. Славенские вечера. Романы и повести ч. X, СПб., 1836, стр. 1. (Курсив мой, — Ю. Л.).
3 Картон. Поэма барда Оссиана, стр. 137.
4 Там же, стр. 138.
5 А. Рихтер. О бардах, скальдах и стихотворцах средних веков. СПб., 1821.
6 Mallet. Introduction a l’Histoire de Dannemarc, стр. 246.
7 Картон. Поэма барда Оссиана, стр. 136.
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27