«Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII — начала XIX в. Страница 27

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27

Таким образом, как мы видели, текст «Гимна» Сулакадзева легко распадается на элементы, которые все без исключения оказываются связанными с позднейшими литературными явлениями.

Однако, пожалуй, наибольший интерес для нас представляет то, как Сулакадзев пытался передать дух древности. Расшифровка «рунического» оригинала¹ убеждает, что «перевод» Сулакадзева весьма волен и часто лишь с трудом подтверждается «руническим» текстом. Главным свойством древнего стиля Сулакадзев, видимо, считал темноту, непонятность. Представление это, вероятно, сложилось не без влияния «Слова о полку Игореве», текст которого казался читателю начала XIX в. значительно более загадочным, чем в настоящее время². «Темнота» древнего стиля, в представлении Сулакадзева, состоит не в непонятности для читателя нового времени, а в принципиальной непонятности. Для предполагаемых слушателей Бояна текст был столь же темен, как и для его почитателей в XIX в. В этом состоит принципиальное отличие темных мест в «Слове» от стилизованных «темных мест» в «Гимне». Приведем в качестве примера начало «Гимна» в транскрипции русскими буквами и перевод:

Метня видоч косте зратаивъ
Ряду деля славенся стру
Оже мылъ мнъ изгоив
Ладиме не переч послухъ.

Отличный самовидец сражений
Для ради престарелого Славена
И ты возлюбленный новопоселенец
Подлаживай, без противности слушателям.

Стилизация заодно прекрасно иллюстрирует, какое представление о законах древнерусского языка имелось в ту пору у начитанного любителя. Фальсификатор считал вполне достаточным образовать от славянских корней фантастические псевдоархаизмы, стремясь в первую очередь к максимальной непонятности. Сулакадзев пытался имитировать также другие черты «древности». Встречая в памятниках лъ, ръ вместо ъл, ър и не понимая причин такой перестановки, он наивно предположил, что следует перемещать позицию любого гласного и пишет «малду» вместо «младу», «страети» вм. «старети», «карса» вм. «краса». Так же возникает полонизм «глос». Сулакадзев, как и большинство его современников, был глубоко убежден в том, что грамматический строй языка — результат «правил», а правила появляются вместе с успехами знаний. Следовательно, древний язык — не язык с другим грамматическим строем, а язык вообще без грамматики, темный и беспорядочный. Поэтому он не старается воспроизводить строя древнего языка, а стремится к произвольности, не боится выдумывать несуществующее, наивно полагая, что в древнейшем, не имеющем правил языке каждый выдумывал, что хотел. Так появляются заумные неологизмы: «удычь» — с переводом: «воспой», «кон уряд умыч кипня» — с переводом: «Но суды славились добродетелями». Встречаясь в древних текстах с сокращениями, законов которых он не понимает, Сулакадзев смело начинает выпускать буквы и недописывать текст. Появляются строки:

«Я же Баян Словенов у(й)» — с переводом: «Я, Боян, словенов потомок».

«Очи вды кнен клу точи» — «Очи, источая слезы, как из-под камня льются».

«Стиых былн долнои пе(вец)» — «древних повестей дольной певец».

«Гомръ вест изго(ну)» — «гул предвозвестник изгону».

Туманное знание семантики древних слов не смущает Сулакадзева. Ему важен колорит древности. Так появляется «уй» в значении «потомок», «рота» — «истина», «вира» — «вознаграждение певцу за пение». Создаются искусственные архаизмы, о научном уровне которых можно судить по упорному написанию «гняже» (княже), «отенъ» (отец). Иногда делается сознательно неточный перевод — подготавливается почва для будущих «открытий». Все это, по мнению Сулакадзева, должно воссоздать облик глубокой старины. Не следует думать, что очевидная неудача Сулакадзева связана лишь с его индивидуальной неподготовленностью или неодаренностью. Подделки — бесспорно, труднейший жанр литературного творчества. В этом мог бы убедиться любой скептик, попытавшись совершить в середине XX в., будучи вооруженным всем арсеналом научных данных, то, что, по его мнению, так безукоризненно выполнили полулюбители-полуученые конца XVIII столетия.

***

Мы рассмотрели разные стороны идеологических и художественных связей «Слова о полку Игореве» и литературы XVIII — начала XIX в., стараясь не пропустить ни одного из возможных оттенков сближения и не связывать себя никакой предвзятой точкой зрения.

Сторонники взгляда на «Слово о полку Игореве» как на произведение XVIII в. утверждают, что в XII в. оно выглядит одиноким, необъяснимым произведением. Мы предоставляем исследователям литературы Киевской Руси судить о справедливости этого утверждения, но сами факты беспристрастно свидетельствуют, что в контексте XVIII в. тем более нет места для подобного памятника. Поставленное на рубеже двух столетий — XVIII и XIX — «Слово о полку Игореве» выглядело бы как уникальное, ни с чем не сопоставимое явление, не имеющее ни одного предшественника и даже — ни одного последователя. История всех успешных фальсификаций учит, что они всегда являлись лишь первым звеном в ряду дальнейших «находок». Новые тексты устраняли то, что подвергалось критике, и развивали то, что встречало одобрение. Что могло помешать составителям «Слова» повторить свой опыт?

Необходимо иметь в виду еще одно обстоятельство. «Подделка» — бранное слово для ученого-архивиста — не является таковым для историка литературы. Произведения Макферсона — великий литературный памятник, несмотря на то, что происхождение их не таково, каким угодно было представить их автору. Однако у всех удачных подделок есть один общий признак: их значение для литературы эпохи их «обнаружения» было неизмеримо большим, чем их подлинная художественная ценность. Со «Словом» произошло нечто прямо противоположное. «Слово» оказало бесспорное влияние на литературу начала XIX в., и влияние это хорошо изучено. Однако границы этого воздействия кажутся скромными при сравнении с неувядающей красотой самого памятника. Поэмы Макферсона, вынутые из истории европейской литературы переломной эпохи, песни Ганки и Линде, извлеченные из времени чешского романтизма, оставляют в этих движениях незаполненную зияющую пустоту. Творчество Державина, Жуковского, Крылова, Рылеева, Пушкина — да и любого писателя начала XIX в. — можно изучать, в основных их проблемах, и не подозревая о существовании «Слова». Всякая подделка понятна современникам «до дна», однако «Слово о полку Игореве», бросив много поэтических семян в души писателей начала XIX в., не раскрылось перед ними во всей полноте. Оно все еще раскрывается.

¹ На проверку выясняется, что Сулакадзев написал текст квазируническим алфавитом собственного изобретения. Вдобавок придерживался он его весьма непоследовательно. Все это создает трудности расшифровки документа, что, видимо, входило в расчет его создателя.
² Ср. запись П. И. Бартеневым беседы Пушкина со студентом Бодянским, доказывавшим подложность «Слова». Согласно воспоминаниям самого Бодянского, он считал необъяснимыми такие слова, как «харалужный», «стрикусы», «кмет» (Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым. Вступительная статья и примечания М. Цявловского, М., 1925, стр. 49—50).

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27

Следующая глава