«Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII — начала XIX в. Страница 6
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27
В связи с этим определяется и своеобразный идеал князя, четко сформулированный Владимиром Мономахом. Верный слову, набожный, справедливый, «смердолюб», защитник сироты и вдовицы, князь, вместе с тем — лишь один из многих в семье русских князей. Полюбовный совет братьев-князей управляет Русской землей. Каждый князь не столько политик, сколько рыцарь. Он должен быть воином. Храбрость — венец его достоинств, постоянная привычка к опасности — главное упражнение. Поэтому война, поход предстает перед Мономахом в двойном свете. Интересы Русской земли требуют, чтобы войны были справедливыми, велись против общего врага — половцев, не сопровождались вероломством и нарушением братских связей. Но в войне есть и другая сторона: она — школа мужества и в этом смысле заслуживает похвалы вне зависимости от ее практической пользы для политических интересов Руси. Связанные с войной кровавые жертвы не бросают, в глазах феодала, тени на это, профессиональное для него, занятие. «Дивно ли, оже мужъ умерлъ в полку ти? Лепше суть измерли и рода наши»1, — заявляет Мономах. Такого мнения был и его сын Мстислав, писавший Олегу Черниговскому: «Аще и брати моего убилъ еси, то есть недивьно, в ратех бо и цари и мужи погыбають»2. Эта философия рыцарства подсказала Владимиру Мономаху конечный вывод: «Смерти бо ся, дети, не боячи ни рати, ни от звери, но мужьское дело творите, како вы богъ подасть»3. Эта же идея «мужеского дела» (ср.: «Нъ рекосте мужаимеся сами» в «Слове») внушила Даниилу Галицкому речь перед войском: «Почто ужасываетеся? Не весте ли, яко война без падших мертвых не бываеть? Не весте ли, яко на мужи на ратные нашли есте, а не на жены? Аще мужь убьен есть на рати, то кое чюдо есть? Инии же и дома умирають без славы, си же со славою умроша»4.
Как школа «мужеского дела» боевая жизнь имеет ценность сама по себе. И поэтому даже неудачный поход, не оправданный или даже гибельный с точки зрения общегосударственных интересов, может быть предметом прославления. Для этого нужно лишь, чтобы он велся в соответствии с моральными нормами княжеской чести и участники его проявили бы отвагу и «ратный дух». Неудача, за которую воевода XVI в. карается как изменник, не бросает тени на боевую репутацию феодала XI—XII вв. Эта чисто рыцарская точка зрения в «Слове о полку Игореве» сочетается с гораздо более широкой, общенародной моралью. И все же она явственно ощутима.
Как школа мужества особое значение приобретает и охота. Лишенное, в отличие от войны, всякого политического значения, это занятие не рассматривается как забава и отдых — это труд феодала («а се тружахъся ловы дея», — пишет Владимир Мономах), постоянное упражнение в смелости, физической ловкости и силе, в том же «мужеском деле». И не случайно Владимир Мономах сразу после детального перечисления войн не менее детально перечисляет в поучение детям свои охоты.
Комплекс рыцарской этики связан был еще с одной характерной чертой: князь, феодал, если он не был преступником против веры, братоубийцей, если не совершал злодеяний, которые ставили его вообще вне русского феодалитета, не мог играть в литературе роль безусловно отрицательного героя. Он мог совершать осуждаемые действия и выступать в это время в качестве отрицательного героя. Но в дальнейшем само звание князя снова приносило ему реабилитацию. Отрицательный образ князя как бы распадается на два элемента — конкретные действия, которые вызывают осуждение, и отделенную от них княжескую природу, оцениваемую всегда положительно. Даже безусловному врагу — половецкому хану — личное мужество, положение феодала и втянутость в родственные связи с русскими князьями обеспечивали определенное уважение в плену и после сражения, уважение, которое вместе с тем подразумевало непримиримость на поле боя. «Сего же месяца, — читаем в Лаврентьевской летописи под 1096 г., — приде Тугорханъ, тесть Святополчь, к Переяславлю, месяца мая 30 и ста около града». 19 июля половцы были разбиты. «На заутрье же налезоша Тугоркана мертва, и взя и Святополкъ, акы тьста своего и врага; и привезше ? к Кыеву: погребоша ? на Берестовъмь»5.
Выработка идеологии централизованного государства перевернула все эти представления. Образ феодала разделился на безусловно положительную фигуру носителя центральной власти и безусловно отрицательную — феодала второго ряда, боярина, «думца» в «Молении Даниила Заточника» («Тако и ты, княже, не сам владееши, в печаль введут тя думцы твои»). Война становится делом не только храбрости, но и политики. Она ценится прежде всего по своим практическим результатам для князя и его государства. Поэтому поэтизация неудачного похода делается решительно невозможной. Теряет свое обаяние и безусловная храбрость — рядом с ней выдвигается политический расчет, ум. Даниил Заточник поучает: «Умен муж не велми бывает на рати храбръ, но крепок в замыслех; да тем добро собирати мудрые». В таких условиях сюжет, аналогичный «Слову о полку Игореве», не может уже стать предметом поэтизации. Любопытна в этом смысле сохранившаяся в составе Новгородской IV летописи повесть «О побоища иже на Пьяне».
В исследовательской литературе она рассматривалась как памятник антимосковской рязанской литературы6. Однако представляется возможной и другая оценка памятника. Прежде всего следует отметить, что сатирический тон повествования не распространяется на князя Дмитрия Ивановича, который, не встретив татар, «възвратися на Москву». Таким образом, поражение произошло в отсутствии великого князя, и все стрелы иронии автора падают на головы «воевод». Необходимо учесть и органическую связь повести с непосредственно следующей за ней — «О побоище, иже на Воже реце», в которой присутствие великого князя приносит победу: «И оудари на них съ одиноу страну Тимо?еи околніцеи, а другою князь Даніло Проньскіи, а князь великіи оударив лице. Тотарове же в томъ часе поверноуша копья совоа и побегоша за реку»7.
Для нас повесть «О побоищи иже на Пьяне» представляет интерес, поскольку сюжетно она может быть поставлена в известное сравнение со «Словом». В обоих случаях речь идет о неудачном походе. И здесь и там ответственны за поражение феодалы «второго ряда». Военная неудача в обоих случаях приводит к тяжелым последствиям для населения русских княжеств. Однако отношение авторов к изображаемому глубоко отлично. В повести «О побоищи иже на Пьяне» нет и следа столь типичного для «Слова» сочетания осуждения последствий, которые принесли необдуманные действия Игоря для Русской земли, с любованием смелостью и удалью князя. Отношение к героям здесь злобно-саркастическое. Неудачливые воеводы для автора повести — лукавые и нерадивые слуги великого князя, принесшие своей оплошностью страдания народу. Их главный порок — небрежность, недисциплинированность, в конечном итоге — ослушание воле великого князя: «Они же оплошишася, небрежениіемь хождааше, доспехи своа складоша на телеги, а иныи в сумы, а оу иныхъ сулицы еще не насажені бехоу»8. Автора раздражает внешняя неподтянутость воевод — упрек, который выдает глухое раздражение против неупорядоченности феодального отряда: «...а ездять, порты своя с плечь споустя, а петли ростегавъ, аки распрели, беаше имъ варно»9. Особенно же показательно то, что доблесть самостоятельного феодала — охота — оценивается теперь отрицательно, как «забава», противоположная серьезному делу — «службе» князю. Представление о воине изменилось, это в идеале — не безумно смелый единоборец, а дисциплинированный исполнитель. Он не «трудится» в бою и на охоте, а служит. Одна из главных причин поражения в том, что «князи ихъ, или бояре стареишии, и вельможи, и воеводы, ті вси поехаша, ловы деюще, оутехоу собе творяще, мняще, яко дома»10. Позже то же противопоставление войны и охоты мы найдем в известном письме Ивана Грозного Василию Грязному: «А уже заехано — ино было не по объезному спати: ты чаял, что в объезд приехал с собаками за зайцы — ажно крымцы самого тебя в торок ввязали»11.
1 Там же, т. I, стр. 165.
2 Там же, стр. 169.
3 Там же, стр. 163.
4 ПСРЛ, т. II, изд. 2-е, СПб., 1908, стр. 822.
5 «Повесть временных лет», т. I, стр. 151.
6 См.: История русской литературы, т. II, кн. 1. Изд. АН СССР, М. — Л., 1945, стр. 85.
7 ПСРЛ, т. IV, ч. I, вып. 1, Пгр., 1915, стр. 308.
8 Там же, стр. 307.
9 Там же.
10 Там же. Свидетельством московского происхождения повести может служить и то, что автор все время говорит о московском войске, употребляя местоимения первого лица множественного числа: «оудариша на нашю рать в тылъ», «наши же не оусп?ша» и т. д.
11 Послания Ивана Грозного. Серия «Литературные памятники», Изд. АН СССР, М. — Л., 1951, стр. 193.
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27