«Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII — начала XIX в. Страница 9
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27
Прежде всего бросается в глаза, что, отталкиваясь от текста «Слова», Радищев перенес театр военных действий с юга на север (несмотря на то, что встреча певцов, описанная в начале произведения, происходит в Киеве, что, естественно, подсказывало возможность воспользоваться «Словом» или героическими легендами юга Руси, отразившимися в «Повести временных лет» — памятнике, тщательно изученном писателем). Это, казалось бы, чисто внешнее перемещение имело глубокий смысл. Понять его можно, лишь выяснив, кто нападает в песне Всегласа на Новгород. Радищев называет захватчиков «кельтами», что, на первый взгляд, способно удивить читателя. В поэме упоминаются «многолюдные колена кельтски», «кельтско ополченье». В качестве родины их названы места, ставшие популярными после появления Макферсонова «Оссиана» (Морвен), но тут же названы и «все брега обширной Скандинавьи». Нам станет понятным, кого Радищев имел в виду, если мы вспомним, что автор первого в XVIII в. исторического труда о древней Скандинавии, пользовавшийся у читателей той эпохи безусловным доверием, Малле, в своих трудах по истории Дании утверждал, что древнейшие скандинавы, германцы и шотландцы составляли единый народ, который он называл кельтами. Приложение к «Введению в историю Дании»1, которое заключало французские переводы памятников скандинавской мифологии, он озаглавил: «Monuments de la mythologie et de la poesie des Celtes et particuli?rement des anciens scandinaves».
Радищев, видимо, доверял научным данным Малле, который, проживая в Дании, изучил скандинавские языки, был членом академии в Упсале и считался в ученой Европе XVIII в. безусловным авторитетом в этой области. Таким образом, «кельты» Радищева — это скандинавы, норманны. На это же указывает и имя, которое Радищев дает их вождю:
|
...Ингвар суровой
Он вождь полков был кельтских. |
Какой же смысл имело сюжетное изменение, осуществленное Радищевым? Борьба жителей Киевской Руси с половцами или печенегами была событием глубокого прошлого. Романтическая перекличка освободительной борьбы XII в. с современностью могла возникнуть в обстановке патриотического подъема эпохи наполеоновских войн. Тогда мы действительно встретим в литературе попытки так переосмыслить «Слово о полку Игореве». Но на рубеже XVIII и XIX вв. современникам и в голову не могло прийти, что Россия может стать жертвой иноземного вторжения, а ее территория — театром военных действий. После военных походов Румянцева и Суворова русский человек XVIII в. привык считать возможным театром военных действий Дунай, Альпы, Италию, но никак не Россию. Вторжение Наполеона в Пруссию в 1807 г., приблизившее район боевых операций к границам России, буквально ошеломило русское дворянское общество тех лет. Эту же воспитанную XVIII веком уверенность в неприкосновенности русских границ прекрасно передал Л. Н. Толстой, изображая старика Болконского, до сознания которого не доходит возможность приближения неприятеля к Лысым Горам.
В конце XVIII в. тема борьбы с половцами воспринималась как чисто историческая. Иной смысл имело повествование о взаимоотношениях славян и норманнов.
К норманнам возводили свое происхождение русские цари, с норманнами официальная историография связывала происхождение самодержавия на Руси. Вопрос о том, были ли основоположники династии Рюриковичей добровольно приглашены, на чем настаивала правительственная публицистика (ср. сочинение Екатерины II «Подражание Шакеспиру ... из жизни Рурика»), или являлись потомками захватчиков и грабителей, имел прямой политический смысл. На это несколько позже прямо указал М. С. Лунин: «Сказку о добровольном подданстве (новгородцев варягам, — Ю. Л.) многие поддерживают и в наше время для выгод правительства»2. Верить в добровольность «призвания» варягов отказывался и демократически настроенный Н. Брусилов, писавший, что это было бы несогласно «с национальным самолюбием, с гордостию, свойственною республиканцам»3.
Таким образом, в более зашифрованном виде, чем в произведениях досибирского периода творчества, Радищев проводил в этом произведении мысль об исконном республиканизме славян и о самодержавии как результате насилия иностранных захватчиков над народом. Это поясняет смысл и нарочито затемненных прорицаний о длительных злополучиях, которые принесет славянам «род строптивый», и о конечном торжестве «преславного народа» над «царями и царствами».
Таким образом, как мы видим, Радищев, широко используя «Слово о полку Игореве», не счел его адекватным выражением своего понимания прошлого русского народа; политическое мышление автора «Слова» ему оказалось чуждым. Для того чтобы приблизить новонайденный памятник к своему миропониманию, Радищев вынужден был решительно деформировать всю его идейно-сюжетную структуру.
Так соотносилось «Слово» с просветительской литературной тенденцией. Каково же было соотношение его с литературой противоположного лагеря? Если просветительская точка зрения на историю подразумевала интерес к таким эпохам, которые могли бы быть представлены в виде иллюстрации к общетеоретическим положениям философов (первобытное общество, Афины, Спарта, республиканский Рим, Новгород), то противоположное направление выдвигало на первый план средние века.
Интерес к средним векам и искусству этой эпохи был в конце XVIII в. весьма значительным и часто вытекал из противоречивых побудительных причин. Реакционный смысл имело стремление апологетизировать реальность средневековой жизни, противопоставив ее якобы химерическим теориям «философов». С этим же сочеталось стремление поэтизировать эту жизнь, абсурдно неразумную по представлениям просветителей. Подобные представления обусловили и стремление возродить культ рыцарства, наложившее заметную печать на культурную политику самодержавия в конце XVIII в. «Рыцарские карусели» при дворе Екатерины, возрождение готики в архитектуре, интерес к «черному» готическому роману, — все это, вплоть до «мальтийских» увлечений Павла I, — явления одной, весьма протяженной цепи. Культ средневековья с наибольшей силой проявился в тех видах искусства, которые непосредственно контролировались правительством, эстетика которых определялась заказом. В этом смысле особенно показательна архитектура. В ответ на новые вкусы в Царскосельском парке вырастают такие постройки, как «Руина», воспроизводящая развалины средневекового готического замка, и Бабловский дворец. Блестящий, талантливый, хотя и неглубокий и всецело работающий «на заказ» Фельтен сменяет стиль изящного классицизма на модную псевдоготику — строит Чесменский дворец и церковь под Петербургом.
1 Introduction a l’Histoire de Dannemarc, ou l’on traite de la religion, des loix, des moeurs et des usages des anciens Danois par M. Mallet. A Copenhague. MDCCLV. (В дальнейшем: Mallet. Introduction a l’Histoire de Dannemarc).
2 М. С. Лунин. Сочинения и письма. Пб., 1923, стр. 78—79.
3 Н. Брусилов. Историческое рассуждение о начале Русского государства. — ВЕ, 1811, № 4, стр. 286.
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27