«Слово о полку Игореве» и русское искусство XII—XIII вв.
1-2-3-4-5-6-7
1
Чем глубже и детальнее трудом историков литературы раскрывается историческая и художественная природа «Слова о полку Игореве», тем все более и более многогранным представляется нам гений его автора. Он с поразительным искусством слил в своем творении приемы и стиль различных жанров литературы — воинских повестей и летописи, народного эпоса и лирики, он развивает и углубляет эти приемы, создавая в итоге совершенно своебразное произведение нового качества, не укладывающееся в традиционные рамки какого-либо жанра. Его изобразительные средства исключительно разнообразны и сильны. В их ряду немалую роль играет блестящее уменье «песнотворца» ввести в ткань поэмы цвет.
Цветовые эпитеты «Слова немногочисленны: черный, белый, синий, зеленый, серебряный, красный (в нескольких оттенках — «чрьленый», «багряный», «кровавый», «пламенный»). В зависимости от контекста эти эпитеты либо прилагаются к одному и тому же предмету (вино — кровавое, синее; берега — серебряные, кровавые) или же один эпитет определяет разные предметы (синее — море, Дон, вино, молнии, мгла; черная — земля, туча, паполома, ворон). Иногда цвет передается не непосредственно соответствующим эпитетом, но выражен в цветовой определенности того или иного предмета, например: дева-обида плещет лебедиными (= белыми) крылами. Используя с чутьем подлинного живописца сочетания немногих цветовых опредений, автор «Слова» как бы несколькими «мазками» создает незабываемый по силе и выразительности чисто живописный образ. Мрачный грозовой пейзаж утра несчастного дня битвы на Каяле возвещают кровавые зори, идущие с моря черные тучи, в которых трепещут синие молнии. Так же зловещи тона «смутного сна» Святослава — его покрывают черным одеялом, черпают ему синее вино, смешанное с ядом. Князь-оборотень Всеслав Полоцкий, скочив в полночь лютым зверем из Белгорода, завесился синей мглой. Донец стелет бегущему из плена Игорю зеленую траву на серебряных берегах, одевает его теплой тенью (теплыми мъглами) зеленых деревьев. После первой победы над половцами слава Игоря Святославича символизирована двумя стягами: белая хоругвь на красном («чрьленом») древке и красная («чрьлена») чолка на «серебрене стружии». У русских полков красные («чрьленые») щиты, они перегораживают ими поля.
Эти цветовые эпитеты не могут быть сведены к фольклорному вкладу в изобразительные средства «Слова». От фольклора идут такие сочетания, как «синее море», «черный ворон». Палитра «песнотворца» значительно богаче, и он пользуется ею свободно и смело, то передавая реальный цвет предмета (черная земля — чернозем, зеленая трава), то прибегая к нарочито символическому звучанию цветового эпитета (синее вино, черное одеяло, кровавые зори, серебряная седина). Цветовые эпитеты «Слова» свидетельствуют об изощренной чуткости автора к цвету (синие молнии, серебряные берега, серебряные струи). Все эти эпитеты образуют определенную цветовую гамму точно выбранных и примененных, ярких и чистых тонов.
Особенно любит автор «Слова» золото — не только как цветовой эпитет, но и как материал различных драгоценных узорочий княжеско-дружинного быта. Золото постоянно «посвечивает» или «звенит» в строках поэмы, порой к нему присоединяется матовое свечение жемчуга: «златой» или «златокованный» княжеский престол, «златые» или «золоченые» шеломы, стремена, седла и стрелы воинов, русское золото в уборе готских дев, «злато и паволокы и драгыя оксамиты» в добыче русских воинов... «Песнотворец» — тонкий ценитель изделий русского прикладного искусства и дорогого парадного оружия своих героев. Эта любовь к «златой утвари» закономерно отражается и в символическом применении эпитета: «великый Святослав изрони злато слово с слезами смешено», князь Изяслав Василькович «изрони жемчюжну душу из храбра тела чрес злато ожерелие».
В развитии повествования в «Слово» включены и памятники архитектуры. Софийский собор далекого Полоцка напоминает о себе могучей музыкой своих колоколов, которая якобы слышна в Киеве. В «гриднице Святославли» рухнул исторгнутый из степей вихрем русской воинской грозы «поганый Кобяк». Здания как бы наделяются способностью живого чувства — скорбью о поражении Игоря «проникнуты» городские стены: «уныша бо градом забралы, а веселие пониче». Златоверхий терем выглядит грозной приметой в вещем сне Святослава: «уже дьскы без кнеса в моем тереме златовръсем»...
Все это обнаруживает в авторе «Слова» человека высокой художественной культуры. Законно поставить вопрос: каким же было русское искусство эпохи «Слова» и нет ли между ним и «Словом» более глубоких общих черт в их идейном и формальном строе?
Каковы, прежде всего, рамки эпохи «Слова»? Это, конечно, не только 80-е годы XII столетия. ««Слово» не могло возникнуть без подготовительного периода в русской литературе» (А. С. Орлов). Основная идея «Слова» — мысль о единстве русского народа, сознание гибельности феодального дробления его сил и «призыв русских князей к единению как раз перед нашествием монголов» (К. Маркс) — кристаллизовалась начиная от «Повести временных лет», от времени Мономаха. Как позже «потребности самообороны» ускорили образование русского централизованного государства1, так в XI—XII вв. те же условия почти непрерывной борьбы Руси с кочевой степью — печенегами и половцами — ускоряли формирование идеи единства русского народа перед лицом иноплеменного мира, мысль о необходимости единения его сил. Она развивалась вместе с ростом центробежных сил феодального сепаратизма, как их антитеза, как реакция передовых слоев народа на распад Руси, прежде всего горожан, ремесленников и купцов, а также и крестьянства, разорявшегося и угонявшегося в полон при нескончаемых усобицах князей. Поэтому, рассматривая ниже некоторые явления в русском искусстве, существенные для понимания теснейшей связи «Слова» с широким кругом русской художественной культуры, мы обязаны выходить за пределы конца XII века и вглубь, и вперед.
1 И.В. Сталин. Марксизм и национально-колониальный вопрос. М., 1934, стр. 64.
1-2-3-4-5-6-7