Слово о полку Игореве. Страница 2
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13
Раннейшим фактом такого воздействия Слова на чуждую ему среду является запись на пергаменном Апостоле, культовой книге, написанной во Пскове в 1307 г. Отмечая «бой на Русской земле» между князьями Михаилом Тверским и Георгием Даниловичем Московским, запись говорит цитатой из Слова о полку Игореве: «при сих князех сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, в князех которы и веци скоротишася человеком». Сравните в Слове: «Тогда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-божа внука, в княжих крамолах веци человеком скратишась». Заимствуя из Слова, церковный книжник ограничился только устранением имени языческого «Даждь-бога», как деда русского народа, но верно понял, кто был его внуком («гыняше жизнь наша»).
Еще через столетие, когда Россия ознаменовывала свою победу над татарами в 1380 г. рядом повестей о Мамаевом побоище на верховьях того же Дона, к низовьям которого стремился Игорь Святославич, Слово о полку Игореве снова оказало свое воздействие и опять-таки на творчество церковного книжника. Именно, в начале XV в. создалась, как подражание Слову, Задонщина, автором которой называли «Софония» или «Софрония», «иерея-рязанца». Прославляя победу общерусских войск московского князя Дмитрия Донского в 1380 г. символами и метафорами Слова, иерей-рязанец многого не понял в красоте своего образца, но как очарованный шел по его следам, не остывшим, несмотря на двухвековую давность.
Обойдя три четверти горизонта русской территории (Северская область Черниговщины — Псков — Рязань — Москва), Слово о полку Игореве нашло себе прибежище в библиотеке Спасо-Ярославского монастыря, у архимандрита которого екатерининский вельможа Мусин-Пушкин и купил в 1795 г. рукописный сборник, включавший среди других произведений текст Слова о полку Игореве, переписанный в Псковской области в XVI, вероятно, веке.
Итак, по изумительной диалектике жизни церковная среда, гнавшая «песни, басни и кощуны», культивировавшая вопреки им византийско-библейский стиль, сохранила для нас полуязыческое произведение мирской поэзии, добившись, однако, того, что сделала его текст редчайшим, единственным. Но Мусин-Пушкин, меценат-любитель русских древностей, собиравший их уже четверть века в свое древнехранилище, не сумел его сберечь. Оно погибло в московском пожаре 1812 г. вместе с единственным текстом Слова о полку Игореве.
Что же осталось нам от этого текста, если даже пепел его развеялся сто с лишним лет тому назад? Осталось прежде всего печатное его издание, выпущенное в 1800 г. в Москве, в книге под заглавием «Ироическая песнь о походе на Половцов удельнаго князя Новагорода-Северскаго Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия, с переложением на употребляемое ныне наречие». Это издание было приготовлено графом Мусиным-Пушкиным при деятельной помощи опытного архивиста и археографа Н. Н. Бантыш-Каменского и его ученика и помощника А. Ф. Малиновского, корреспондентов и консультантов Н. М. Карамзина по историческим вопросам. Собственно говоря, издание 1800 г. обязано своей научностью именно этим помощникам Мусина-Пушкина. Надо, однако, принять во внимание, что в конце XVIII в. историческая и литературная науки только зачинались в России и что обращение с сырым материалом средневековья, в частности воспроизведение рукописных текстов в печати, не имели еще разработанной методики. Нет сомнения, что и самая рукопись Слова о полку Игореве, легшая в основу издания 1800 г., будучи лет на триста с лишком позднее первоначального текста, заключала в себе ряд ошибок, как результат предшествующей неоднократной его переписки. Все это отразилось на качестве издания 1800 г., на воспроизведении в нем рукописного текста Слова. Наделение этого текста графикой, современной изданию, изменило подлинную внешность текста, подновило его орфографию, повлияло и на явления языка и на правильность чтений, не говоря уже о том, что ошибки самой рукописи не только не прояснились в ее издании, но получили еще более загадочный вид. В 60-х годах прошлого столетия в бумагах Екатерины II был найден писарской список с той же Мусин-Пушкинской рукописи, сделанный в 1795—1796 г. для императрицы по той же графической системе, что и в издании 1800 г. В этом списке есть, однако, отличия от издания, по преимуществу орфографические. Из перекрестного сопоставления печатного издания и этого списка не только восстанавливается исследователями ряд графических и орфографических явлений сгоревшего текста Мусин-Пушкинской рукописи, но и выясняется самая методика его воспроизведения учеными издателями 1800 г. Лучшие силы славянской филологии, истории и литературы полтора столетия трудились над реконструкцией чтений погибшего текста и над воссозданием его протографа, но результат этих трудов еще недостаточно значителен, да и не может быть доведен до конца без находки хотя бы еще одной средневековой рукописи Слова. Тем не менее, имеющийся в нашем распоряжении текст, несмотря на его несовершенства, позволяет судить о сущности этого памятника, о его художественном строении, о его образах, о его поэтическом языке. «Темных» мест, неразгаданных чтений не так уж много, и не столько они мешают исчерпывающему пониманию Слова, сколько лаконическая поэтичность автора, ясная для его современников и скрытая от поздних поколений.
С XII в. неузнаваемо изменились не только политические и общественные отношения и черты быта, все, что меняется в потоке времени; изменилась и сдвинулась самая почва, на которой происходили события, отраженные Словом, на которой выросло само Слово. Эта территория на целые столетия уходила из-под опеки древнего населения; высокая культура ее центров перемещалась на север; ее природное обилие пришло в запустение, было истощено и затем подвергалось новому, иному культурному использованию. Наглядным примером этих перемен может служить древняя южная степь, воспетая Словом, от неизмеримого поля которой остались редкие заповедники, назначенные охранять жалкие остатки ее дикой красоты. Вот это поистине «темные места», которые затрудняют исчерпывающее понимание Слова о полку Игореве.
Древняя южная степь от Дуная до Дона и Волги, в большей части своей территории еще не освоенная Русью, «земля незнаемая», «поле чистое», пропускала через свои просторы много народов, всего больше восточных кочевников. Со второй половины XI в. она стала «землей Половецкой». Степь эта представляла собою равнину, усеянную то «яругами» (оврагами), то «шеломеньми» (холмами, курганами, природными и насыпными) и поднятую кое-где ответвлением горных кряжей. Через степь неслись из Руси «на полъдне» «великие» реки и вливались своими «жерелы» (устьями) в «синее море», пересекши «поля широкая» и «пробив» «каменные горы». Были в степи и болота, «грязивые места» и поле «безводное». Черноземная степь весною покрывалась травами и цветами, седым ковылем, по которому развеялась радость Ярославны, и душистой полынью, запахом которой половецкий хан манил вернуться на родину своего брата, бежавшего на Кавказ от грозы Владимира Мономаха; эти травы питали скот кочевников, «кони, овьце и вельблуды», их топтали и волновали («въшуме трава») «вежи», «телегы» половецкие, которые скрипели, «кричали», как «лебеди роспужени». Степные травы то мирно покрывались «студеной росою», которую стряхивал («трусил») волк на бегу, то поливались кровью и посыпались прахом боевых столкновений, когда обнажалась «чръна земля под копыты». Пересекалась степь проторенными искони караванными «путями», о которых упоминал в 1170 г. Мстислав Изяславич Киевский, жалуясь на половцев, что они «уже у нас и Гречьский путь изъотимають, и Соляный и Залозный». Движение шло и «неготовами дорогами». Степные «поля широкая» с лесистыми яругами и реки, текшие в «сребренех брезех» под сенью «зелену древу», окруженные «лугами» и заросшие «тростием» (тростником, камышом), были полны зверями и птицами, от большинства которых, как насельников степи, сохранились одни названия или глухие упоминания. Когда во время похода Игоря по степи «свист зверинъ въста», мы не знаем, издавали ли его одни суслики («сусълы» летописи), непереведшиеся в степях и теперь, или какие-либо породы коз, например сайги, водившиеся там еще в XVI в. (Герберштейн). Остатки диких коз были еще в конце прошлого столетия у устья Трубежа. Но уже перевелись в этой степи «дикие кони», которых Владимир Мономах «имал своима рукама», туры, метавшие его рогами вместе с конем, и «лютый зверь», может быть, из породы «пардусов», с выводком («гнездом») которых сравнивает половцев Слово о полку Игореве. Многое, исчезнувшее в степи без следа, весь древний быт ее, мы можем воображать для понимания картин Слова при помощи летописи, украинских дум, донских исторических песен, при помощи художественных описаний наших классиков, писателей, еще заставших хотя бы следы екатерининской «Новороссии». Но ни художественные описания, ни научные исследования не представляют достаточного материала для существенных частей такой реконструкции. Даже путь, по которому двигалось войско Игоря, и место его побоища и плена остаются без точного определения. Степные пути и шляхи передвинулись и уже к XVII в. переменили свои названия, а реки или переименовались, или высохли.
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13