Несостоявшееся открытие. Страница 6
1-2-3-4-5-6-7-8
Уже на первом этапе «обоснования» своей догадки Никитин допускает лингвистическую ошибку. Он заменяет исходное для «сморци» слово «сморкъ» существительным «смрeчь», опираясь лишь на кажущуюся похожесть слов. Однако слова эти разные, и отождествлять их нельзя. Кстати, следует отметить, что старославянское по происхождению существительное «смрeчь» (кедр) сохранялось по традиции только в старославянских памятниках и как редко употребимое оставалось часто непонятным переписчикам, допускавшим путаницу в роде и склонении этого слова. В Древней Руси пользовались словом «кедр» (см.: Срезневский, I, 1204). Проведем грамматическое сравнение слов «сморкъ» и «смрeчь». Множественное число от «сморкъ» — «сморци» (как в «Слове»); множественное число от «смрeчь» — «смрeчи?» или «смрeче» (м. р.). Если следовать предлагаемой Никитиным аналогии «дуб — дубок», то название судна из кедра должно выглядеть так: «смрeчькъ» или «смрeчьць» — ед. ч.: «смрeчьци» — мн. ч. Эти слова не зафиксированы в славянской письменности, и такие формы не имеют ничего общего со «сморци» (в «Слове») или «смерци» (по Никитину). Самый простой способ проверить чтение Никитина «Разыгралось к полуночи море, идут во тьме (в тумане) суда» (7, 204) — подставить его в текст «Слова о полку Игореве», где далее следует фраза: «Игореви князю богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую». Какое отношение могут иметь некие корабли к бегству Игоря из плена? Никитин сам создает некую «загадку» в «Слове». Кроме того, из его перевода следует, что автор «Слова» или плохо понимал русский язык, или механически копировал «текст» Бояна. Странно звучит утверждение Никитина о том, что ему собственное толкование избранного отрывка «представляется правдоподобным», потому что «в тексте не надо ни заменять буквы, ни менять что-либо местами» (7, 204). Действительно, в данном случае Никитин не меняет букв в слове «сморци», но он произвольно наделяет это слово тем значением, которое необходимо для его «реконструкции», что непозволительно ни с каких точек зрения.
Мы не можем принять в расчет и оговорки автора: «Я не настаиваю на безусловности предлагаемого мной толкования» (7, 204), так как через полтора десятка строк именно на основании рассмотренных догадок Никитин делает вывод о содержании последней части «поэмы» Бояна и времени ее завершения: «Наиболее достоверными строками Бояна, указывающими на заключительную часть его поэмы, мне представлялись строки о „сморцах“, идущих по морю на Русь» (7, 204). Кстати, Никитин неграмотно употребляет слово «сморци»; «ц» в нем — результат второй палатализации, т. е. перехода «к» перед «и», «e», см.: «сморци» (им. п.), «сморцeхъ» (местный п.), но «сморкомъ» (дат. п.), «сморкы» (вин. п.). Современным нормам соответствует форма (о) «сморках». Во фрагменте, который разбирает Никитин, всего шесть слов, но сколько разного рода ошибок и нелепых предположений!
Отбор фактов для «реконструкции» характеризуется субъективной избирательностью материала. Так, один из самых поэтических эпизодов «Слова» о гибели юного князя Ростислава в реке Стугне Никитин трактует как «маловразумительное упоминание» (6, 219), как «смутное и до конца не понятное упоминание» (6, 221). Этому рассказу, который, кстати, вдохновил А. К. Толстого на создание замечательной баллады «Князь Ростислав», Никитин дает столь пренебрежительную оценку только потому, что он не укладывается в его «реконструкцию»; эпизод нельзя приписать творчеству Бояна по хронологическим причинам: согласно подробному сообщению летописи Ростислав погиб в 1093 г., Боян же, по мнению Никитина, жил и творил до середины 80-х гг. XI в. Вместе с тем рассказ об «уноше» Ростиславе отстоит слишком далеко от событий «Слова», и для Никитина остается неясным вопрос, из какого текста мог «позаимствовать» его автор.
Построения и заключения Никитина страдают внутренней фактической противоречивостью. В «Слове» сказано, что певцы после поражения Игоря кают его, прославляют же великого князя киевского Святослава Всеволодовича за победу над половцами. Текст абсолютно ясен. Никитин пытается приурочить его к XI в. и представить дело так, будто певцы поют славу Святославу Ярославичу, кают не Игоря, а Всеволода Ярославича. Это хронологически невозможно, потому что Святослав Ярославич умер в 1076 г., а Всеволода якобы осуждали за его междоусобные действия после битвы при Нежатиной Ниве в 1078 г. «Славу» никогда не пели умершему князю.
Другое недоразумение: каждый из трех родных братьев из рода Святославичей почему-то считается младшим среди них: «„красный Роман Святославич“, самый молодой из братьев» (7, 182); затем «Олег Святославич, самый молодой из действующих лиц» (7, 197); и, наконец, «Ярослав Святославич, самый младший брат» (7, 198).
Отметим еще несколько весьма существенных деталей, содержащих фактические ошибки.
Достижением своей работы Никитин считает ряд «мелких находок вроде толкований отдельных мест и выражений в „Слове“ (6, 211). Действительно, в «Слове о полку Игореве» есть так называемые темные места. К ним относится, например, выражение «стрикусы» во фразе, где говорится о военных походах князя Всеслава Полоцкого: «Скочи отъ нихъ лютымъ звeремъ въ плъночи изъ Бeла-града, обeсися синe мьглe, утръже вазни с три кусы: отвори врата Нову-граду...». Никитин пишет, что «стрикусы» (написание в первом издании. — М. Р., Л. С.) «могли восходить к сочетанию „стрыя хусы“, то есть „походы дяди“ (по отцу)» (6, 211). Рассмотрим это толкование. «Стрый» означает на древнерусском языке дядю по отцу, но вставим предложенную расшифровку в текст «Слова»: «...утръже вазни стрыя хусы отвори врата Нову-граду». Эта фраза порождает новые вопросы. Кто этот легендарный дядя по отцу? Русские летописи не знают никаких братьев отца Всеслава — Брячислава и тем более их походов на Новгород.
Вообще Всеславу Полоцкому у Никитина не везет. Этого князя Никитин превращает, «так сказать, к слову» (7, 176), в некоего «Всеслава Половецкого» только на том основании, что ему «непонятна вражда Всеслава к сыновьям Ярослава» (7, 176) и то, зачем киевлянам понадобилось освобождать Всеслава из заключения. Подобными рассуждениями Никитин вводит читателя в заблуждение. В русских летописях подробно описаны названные события. Вспомним хотя бы знаменитую битву на Немиге (1067 г.), отраженную также в прекрасных поэтических образах в «Слове о полку Игореве». Здесь же следует заметить, что для Никитина-историка собственная, научно не обоснованная «реконструкция» весомее, чем свидетельства всех исторических источников, так как она, например, подтверждает его догадки о том, что «битва на Нежатиной Ниве и поход Романа произошли в один год» (7, 200). Напомним, что согласно всем летописям события Нежатиной Нивы произошли в 1078 г., а поход Романа — в 1079 г.
Большинство фактических ошибок «реконструкции» Никитина является следствием его концептуально-методологических просчетов и объясняется стремлением писателя-историка приспособить или даже создать разного рода формы языка, факты истории и литературы с тем, чтобы оправдать выдуманную им версию сильнейшей зависимости автора «Слова о полку Игореве» от несуществующих «текстов поэм» Бояна.
Разыскания Никитина приводят его к следующей характеристике реально существующего текста «Слова»: «...текст по большей части был изменен, разрушен, „замаскирован“ переменой имен и деталей, нарушением ритмики и самой лексики» (6, 225). «Слово» предстает перед читателями «в заплатах поправок, изъянах толкований, в пестрых пятнах догадок» (7, 207). Оно постоянно вызывает у Никитина вопросы типа «Переделки?», «Путаница?» (7, 196), а также желание «приподнять покров тайны, чтобы услышать чистый, не искаженный временем голос» (7, 204).
1-2-3-4-5-6-7-8