Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки
1-2-3-4-5
Р.О. Якобсон
Тереза Альбертина Луиза, дочь харьковского профессора, немца фон Якоба, вышедшая замуж за американского богослова Э. Робинсона, более известна славистическому миру под своим литературным именем Талви. В 1834 г. она первая познакомила американских читателей со «Словом о полку Игореве»: «Это памятник национального поэтического творчества, сочетающий высшую красоту с такою же силой и изысканностью... Действительно в этот ранний период русские уровнем своей духовной культуры превосходили почти все прочие области Европы»2.
Первый полный перевод «Слова» на английский язык вышел в Нью-Йорке в 1902 г. Он принадлежит основоположнику университетского славяноведения в Америке, гарвардскому слависту Лео Винеру3. Зачинатели славянской филологии в Колумбийском университете, Дж. Принс и К. Маннинг, силились разобраться — первый в имени Трояна и Бояна и в тюркизмах «Слова»4, а второй в мотиве «девы-обиды»5.
Но начало систематической работы над «Словом» в Америке следует датировать 1943 г. При Свободном университете (Ecole Libre des Hautes Etudes), созданном в Нью-Йорке французскими и бельгийскими учеными, бежавшими от немецких оккупантов, возобновил свою деятельность Брюссельский институт славянской и восточной истории и филологии. Его неутомимый руководитель Анри Грегуар, мировой знаток византийской культуры и международной эпической традиции, привлек к активному сотрудничеству группу американских и европейских специалистов по языкам, письменности, фольклору и истории славянского, греческого и восточного мира, и весной 1943 г. первый цикл публичных лекций был посвящен всестороннему обсуждению «Слова о полку Игореве». Эти доклады и дебаты, как сообщает отчет Института, «наглядно показали подлинность памятника, опровергнув все контраргументы» (III, стр. 491). Осенью 1943 г. началась дальнейшая стадия работ Института — трехлетний семинарий, руководившийся тою же международною группой ученых и поставивший своей задачей систематический анализ «Слова» и родственных ему памятников. Деятельность этого семинария была затем продолжена в Колумбийском, а с 1949 г. в Гарвардском университете.
Предварительные данные о работе нью-йоркского содружества появились в печати с 1943 г. (см. I, IV, V), а подробные результаты разысканий, которые первоначально предполагалось включить в один объемистый том, легли в основу трех самостоятельных публикаций (VIII, XI и XIX), изданных с 1948 по 1951 г. и составивших в общей сложности свыше семисот страниц. Оставалось резюмировать дискуссию, отметить ее важнейшие достижения и наметить очередные задачи (см. XXI).
Послесловие к первому тому американской трилогии воспроизвело (VIII, стр. 362) всецело совпавший с ее программой призыв А. С. Орлова, которым покойный академик заключил свое последнее издание «Слова»: «Нам, русским ученым, придется сработаться с зарубежными силами, чтобы путем взаимной помощи достигнуть объективной истины... Надо безотлагательно привести в ясность и рассмотреть полную наличность данных самого памятника — прежде всего со стороны языка, в самом широком смысле... Тогда вся шелуха и корки вроде модернизмов, галлицизмов, романтизмов, романсов, песенников и т. п. ссыпятся сами собой как ничем не оправданная выдумка и кончится беспринципная, дилетантская игра»6.
Основной задачей нашей коллективной работы над памятником была подготовка его критического издания, отвечающего современным познаниям в различных отраслях славянской филологии и методологическим требованиям герменевтики. Последний опыт языковедческой работы над изданием «Слова», труд Потебни, был семьюдесятью годами старше изданной Институтом книги, и надо прибавить: не в филологической интерпретации была сила знаменитого лингвиста. Многие из конъектур и толкований, накопившихся за полтораста лет занятий «Словом», продолжали повторяться по привычке, но не выдерживали научной критики и требовали пересмотра. Два различных этапа в истории памятника оставались недостаточно четко размежеванными: мусин-пушкинский список XVI столетия и оригинал конца XII в. Например, в мусин-пушкинской рукописи не должно удивлять хорошо знакомое памятникам XVI в. новообразование «хоти», которому в оригинале XII в. должна была соответствовать первоначальная форма союза «хотя» или «хотя и»; таким образом стих 210 не требует никаких гадательных поправок. Критика текста должна по возможности различать уклонения от оригинала, принадлежащие либо псковскому писцу XVI в., либо его предшественникам, и, с другой стороны, ошибки редакторов конца XVIII столетия в чтении рукописи XVI в.
Подробное и систематическое сличение издания 1800 г. (П) с Екатерининской копией 1796 г. (К) позволяет вскрыть невольные подновления старинного правописания копиистами и редакторами Екатерининской эпохи. Рукопись была написана довольно ясным почерком, но «разобрать ее было весьма трудно»: в ней не было ни знаков препинания, «ни разделения слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления, так что приходилось наобум расчленять непонятную речь на фразы и слова и лишь потом добираться до смысла». Значительные расхождения в разбивке текста между К и П подтверждает показание А. И. Мусина-Пушкина. За вычетом невольных подновлений орфографии, нескольких неточно раскрытых титл и надстрочных написаний и, наконец, единичных промахов, буквы в обеих копиях памятника прочитаны правильно, тогда как знаки препинания и словоразделы навязаны тексту А. И. Мусиным-Пушкиным и его сотрудниками и потому подлежат основательному пересмотру. Не только непонимание древнерусской лексики и грамматического строя, но и резкое различие литературных вкусов и навыков сводило с пути истинного первых издателей и их последователей.
Животные и неживые предметы выступают вестниками в средневековой поэзии: шум половецких телег возвещает наступление Игоря (30); стяги предупреждают о приближении вражеских войск (50); «несобственно прямая речь» передает зловещий гомон галок о предстоящем пиршестве (65). Издательская замена надлежащего двоеточия точкой или запятой навязали «ироической песне» чуждую ей и ее эпохе модернистически самодовлеющую метафоричность слуховых описаний. Образ дятлов, снующих по лозию, прибрежному ивняку, и стуком указывающих Игорю в предрассветной тьме и тишине так называемый «залозный» путь от реки к реке (202), был разрушен ошибочной интерпункцией, имевшей последствием ряд излишних и искусственных конъектур.
Не зная древнерусского слова «вазнь», К читает «утръже вазнистри кусы» (156), а П — «утръ же воззни стрикусы» с курьезным переводом «поутру же вонзив стрикусы». Этот перевод лег в основу дальнейших домыслов, и древнерусский словарь обогатился новоприобретенным «стрикусом», тогда как текст исправен и ясен и не требует никакой ретуши: «утръже вазни с три кусы» — «урвал удачи с три клока». Чтение «подпръ ся о копии» (154) подсказывают дальнейшие слова «и дотчеся стружиемъ», т. е. древком того же самого копья, но в П и К последняя гласная в слове «копии» отделена запятой и «копи» отожествляется с графически сходным «кони».
1 Римские цифры отсылают к «Библиографии работ по Слову» (стр. 110—114), а арабские — к «стихам» (абзацам) нашего перевода «Слова о полку Игореве» на современный русский язык (стр. 114—119).
2 Historical View of the Slavic Language in its Various Dialects. — The Biblical Repository, IV, Эндовер и Нью-Йорк, 1834, стр. 363. (Ср. XIи).
3 The Word of Igor’s Armament. The Anthology of Russian Literature, I, Нью-Йорк, 1902, стр. 80—96. Второй американский перевод был выпущен Александром и Вандой Петрункевич: The Lay of the War-ride of Igor. Poet Lore, XXX, Бостон, 1919, стр. 289—303.
4 Proceedings of the American Philosophical Society, LVI, 1917, стр. 152—160; LVIII, 1919, стр. 74—88.
5 Transactions of the American Philosophical Association, LI, 1920, стр. 44.
6 А. С. Орлов. Слово о полку Игореве. Л., 1946, стр. 212 и сл.
1-2-3-4-5
Предыдущая глава