«Слово о полку Игореве» и устная народная поэзия. Страница 4

***

Народность древнерусского исторического повествования, роднящая его с фольклором, рано обнаруживается в характерном изображении русской природы. В религиозно-дидактической литературе средневековья картины природы имели обычно служебное назначение, давая символы и метафоры для наглядного изображения религиозных представлений, художественные средства для литературных «похвал» божеству — создателю природы, по учению христианства; пейзаж в историческом повествовании уже XII в. либо рисует богатство и красоту Русской земли, либо оттеняет настроения человека, которому природа сочувствует в горе, предупреждает его об опасности, радуется его удаче. Литературный пейзаж в таких случаях приобретает ту лирическую окраску, которая характерна и для пейзажа устной поэзии. Отсюда совпадение между литературой и фольклором и в отдельных художественных средствах, применяемых в картинах природы.

«Слово о полку Игореве» представляет наиболее яркое выражение именно этого лирического отношения к природе, которая живет здесь одной жизнью с героями.

Действие «Слова о полку Игореве» с начала — выступления князей в поход — до конца, рисующего возвращение Игоря из плена, изображается на фоне природы, причем с особым вниманием, с особой конкретностью автор описал ту степь, в которую русские войска вступили, перейдя «шоломя», скрывшее от них «Рускую землю». Академик А. С. Орлов мастерски собрал в одну картину разбросанные по тексту «Слова» «реалии» этой степи (стр. 13—14). Степной пейзаж все время стоит перед глазами читателей; они следят за движением русского войска по «чистому полю», а половцев «неготовами дорогами»; видят вместе с автором, как вслед за войсками хищные звери приближаются к полю битвы в ожидании добычи; вглядываются в туман, скрывший «русичей» на будущем поле битвы; слушают «говор галичь», возвещающий наступление утра; гордятся добычей, разбросанной по «болотам и грязивым местом» после первой схватки с врагом. Пейзаж сопровождает и рассказ о трагической развязке похода, приобретая время от времени символический оттенок: наступает рассвет с кровавыми зорями, черными тучами, которые раскрываются затем как вражеские полчища, идущие действительно с юга — «с моря»; над полями поднимается пыль от многочисленных войск с конями, верблюдами, повозками. И вот картина меняется: «черна земля» покрыта («посеяна») костьми, полита кровью, и от этой реальной картины — прямой переход к символическому изображению народного горя: посев «тугою взыдоша по Руской земли». Именно в этой степи читатель видит и траву, которая «ничить жалощами», и в степных балках, по берегам речек, деревья, которые «с тугою к земли преклонились». Реальной природе автор придал эти лирические краски.

Особенно широко развертывается картина природы, когда «Слово» изображает бегство Игоря из плена, причем эта природа активно помогает беглецу.

Как видим, основная сюжетная линия «Слова» вся проходит на фоне картин природы. Но и так называемые «отступления» автора от этой линии — воспоминания о прошлом, речи Святослава, обращения к князьям — также не лишены элементов пейзажа. В воспоминаниях о крамольнике Олеге Гориславиче перед нами опустелая русская пашня, по которой «ретко ратаеве кикахуть», на ней лежат «трупие», над которыми «часто врани граяхуть»; в похвале Святославу «грозному великому киевскому» — половецкая степь с холмами и яругами, реками и озерами, потоками и болотами; в речи бояр и затмение, истолкованное символично, и берег «синего моря»; в рассказе о смерти Изяслава — «серебреные струи» Сулы и «болотом» текущая Двина, окровавленная трава, на которой птицы крыльями прикрывают убитых, а звери (лисицы) им «кровь полизаша».

Полусказочная форма исторически верного рассказа о Всеславе Полоцком показывает его то в «сине мъгле», то на «кровавом берегу» Немиги, посеянном «костьми руских сынов», то в ночи «волком» рыщущим. И в этом особом внимании автора к природе, окружающей его героев, — глубокое отличие «Слова» от фольклора, в эпических жанрах несравненно меньше места уделяющего картинам природы, а в лирических использующего их только для изображения настроений человека¹.

Характерное для автора «Слова» восприятие той реальной природы, среди которой развертываются события, выражающееся в постоянном стремлении подчеркнуть ее связь с этими событиями, проявляется и тогда, когда обращение к стихиям и небесным светилам облечено в форму заклинания. Плач Ярославны, в котором уже давно исследователями отмечено соединение двух традиций — народного причитания, с одной стороны, и заклинательных формул, с другой, — обнаруживает, что автор продолжает сохранять как основной фон все ту же картину степи, где происходило сражение Игоря с половцами. Над этой степью веет «ветер, ветрило», который здесь «мычет хиновьскыя стрелкы» на русских воинов и который по степному «ковылию» «развея веселие» Ярославны; над степью палит солнце и мучит воинов жаждой «в поле безводне» — на том участке степи, отрезанной от реки, куда оттеснили половцы русские войска, действительно изнемогавшие от жажды. Эта подлинная жажда ослабила силы «русичей», что поэтически выразил автор метафорическим оборотом: «жаждею им лучи съпряже, тугою им тули затче»; в Каяле реке Ярославна хочет «омочить» свой «бебрян рукав»...

Так обобщенным устным формулам заклинательных обращений² автор придает реалистичность, а в самом плаче как бы продолжает рассказ о несчастной битве, когда на русское войско сыпались «хиновьскыя стрелкы», воины падали на ковыльную степь, а живые изнемогали от жажды, оттесненные врагами от воды. Плач Ярославны — пример творческого использования художественных средств народной поэзии в литературе.

Отношение человека к природе в «Слове» таково же, как и в устной поэзии: она не стоит над ним как грозная, неодолимая сила, она помогает ему, подчиняясь его замыслам. Сама природа в «Слове» рисуется со всей ощутимостью ее реальности, мир животный — со всеми его повадками и особенностями. Точное соответствие жизненной правде сохраняется и в тех случаях, когда природа и животный мир рисуются не сами по себе, а служат для создания художественного образа поведения человека.

Затмение солнца в начале повествования — это своеобразное лирическое вступление, которое готовит читателя к трагическому исходу смелой затеи молодых князей³. Вся природа насторожилась, когда войска двинулись в путь: ночь стонет грозой, будит птиц, волки собрались в оврагах, орлы клекчут, предвидя добычу, лисицы лают. Короткий отдых русского войска перед битвой показан намеком; затихла природа, «заря-свет запала, мьгла поля покрыла, щекот славий успе»; но вот «говор галичь убудися» — наступает утро дня битвы. Русское войско разбито — «ничить трава жалощами, а древо с тугою к земли преклонилось». К грустно-лирической природе автор вернется еще раз, когда он вспомнит утонувшего в Днепре князя «уношу Ростислава» и плач его матери: «уныша цветы жалобою, и древо с тугою к земли преклонилось». Игорь в плену — померк солнца свет, «а древо не бологом листвие срони».

¹ Характерные элементы северного пейзажа, нередко встречающиеся в северных причитаниях, возможно — поздняя индивидуальная черта этого жанра в его местном выражении.
² Ср. параллели из заговоров, содержащих обращения к стихиям и небесным светилам (П. Владимиров. Введение в историю словесности. Киев, 1896, стр. 126): „«Подите вы, семь ветров буйных, понесите к красной девице тоску тоскучую», «Навейте, нанесите вы, ветры, печаль», «Гой еси, буйный ветер, пособи и помоги мне» (Майков, стр. 25). «Гой еси, солнце жаркое, не пали и не пожинай ты хлеб мой, а жги и пали полынь-траву» (Майков, III). В украинском заговоре обращение к солнцу: «Добрый день тобі, сонечко ясне, ти святе, ти ясне прекрасне; ти чисте, величне и поважне; ти освіщаеш гори и долини и високи могили» (Чубинский, 1, стр. 93). Обращение к месяцу: «Місяцю Владимиру, ти високо літаеш, ти все бачиш, ти все чуеш» (там же, стр. 92)“.
³ В рассказе Киевской летописи сразу дается обычное религиозное истолкование солнечного затмения, напоминающее читателям, что все последующие события будут проявлением божественной воли; увидев затмение, бояре и дружина „поникоша главами и рекоша мужи: «Княже, се есть не на добро знамение се». Игорь же рече: «Братья и дружино, таины божия никто же не весть, а знамению творець бог и всему миру своему; а нам что створить бог, или на добро, или на наше зло — а то же нам видити»“. В Лаврентьевской летописи подробно описано затмение солнца в начале повествования под 1186 г., но вне связи с рассказом о походе Игоря, и летописец лишь в самой общей форме отметил впечатление от „знаменья в солнци“: „страшно бе видети человеком знаменье божье“.

1-2-3-4-5-6-7-8