«Слово о полку Игореве» и устная народная поэзия. Страница 8

1-2-3-4-5-6-7-8

Эпитет князей Ингваря, Всеволода и Мстиславичей — «не худа гнезда шестокрилци» — довольно убедительно выводится из образа сокола, у которого во время парения особенно отчетливо видно «деление оперения крыла на три части», будто «весь летательный аппарат сокола состоит как бы из шести частей, отсюда «шестокрилци»»¹.

Игорь бежит из плена «соколом под мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обеду и ужине», а его преследователи рассуждают о том, как отомстить соколу-Игорю через соколича-Владимира, оставшегося в плену: «Аже сокол к гнезду летит [Игорь возвращается на родину], соколича ростреляеве своими злачеными стрелами», — предлагает Гзак, на что Кончак отвечает: «Аже сокол к гнезду летит, а ве соколца опутаеве красною девицею», т. е. женим на Кончаковне. Гзак и в успех этого дела не верит, но продолжает разговор в том же метафорическом тоне: «Аже его опутаеве красною девицею, ни нама будет сокольца, ни нама красны девице, то почнут наю птици бити в поле половецком» — т. е. те же соколы — русские князья.

Только в этом последнем диалоге обычный для автора «Слова» символ князь — сокол, соколич, приобретает тот дополнительный оттенок, который характерен для народно-поэтической символики, где сокол-жених при лебеди-невесте, однако в «Слове» эта вторая часть символической картины отсутствует, и рядом с соколичем-женихом появляется реальная «красная девица» — Кончаковна. Такое слияние метафорического и реалистического характерно для автора «Слова». Основная мысль — сокола «опутывают» невестой, как образ женитьбы, — известна в позднем варианте подблюдной песни (при гадании о женихе):

Ах ты выкини, мати, опутинку,
Еще чем мне опутать ясна сокола².

Итак, с начала и до конца события в «Слове» развертываются на широком фоне природы, конкретной природы Донецких степей, с их растительным и животным миром. Именно эта природа во всей ее реальности и ставится автором в органическую связь с настроениями и поведением героев, когда он — «по фольклорному» показывает ее сочувствующей, помогающей, когда он из мира этой реальной природы берет образы для символического и метафорического выражения своего отношения и к действующим лицам, и к событиям. Реалистическое и метафорическое в картинах природы органически слито, и все вместе составляет неразрывное единство с собственно сюжетной линией повествования. Оттого природа в «Слове» глубоко лирична, пейзаж в его реальном и метафорическом осмыслении представляет не самоцель в художественном языке автора, а средство поэтического выражения авторской оценки, авторского отношения к теме. В этом своеобразие автора «Слова» как художника, поставившего себе ту же задачу, какую ставит фольклор, рисуя жизнь человека и природы как единое целое.

Трудно решить, насколько в этом выражении автором «Слова» единства между жизнью человека и окружающей его природы отразились пережитки веры в действительную способность природы активно вмешиваться в жизнь человека. Если даже он и разделял эту веру, то все же нельзя не признать, что на основе ее он создал целую художественную систему, пронизав все свое изложение элементами одушевленного пейзажа. И в этом его отличие от ограниченно применяющего пейзажные образы народного поэта.

Внутреннее родство «Слова» с фольклором и в том, что автор отказался от философии истории господствовавшего мировоззрения. Историческую тему он развивает так, как делал это, вероятно, и Боян, т. е. вне оценки ее с точки зрения феодализированного христианства. И сделал он это не потому, что был вполне «язычником»: он хорошо, конечно, помнил языческих «богов» своих предков; Всеслава Полоцкого он представил наделенным особыми способностями кудесника — князь «вещий» не отказался, видимо, от веры в заклинания, на принципе которых построил поэтический плач Ярославны, — и все же в конце концов он направил князя Игоря благодарить за благополучный побег к «богородице Пирогощей». Но задачей автора было не морализировать, а разбудить героические настроения у возможных защитников Русской земли. Он апеллирует не к «страху божьему» у своих героев, а к их воинским доблестям, с одной стороны, и к сочувствию трудовому народу, — с другой. Он предупреждает занятых «которами» и «усобицами» князей не о том, что на них обрушится «гнев божий» и кара после смерти, а о том, что сейчас «стонет Руская земля». Он зовет не к покаянию и смирению, а к активной борьбе. Отсюда эпическая идеализация «храбрых русичей», сближающая их с богатырями устного героического эпоса, гиперболическое изображение воинских картин и лирическая окраска русской природы, принимающей участие в судьбе Русской земли вместе с людьми; как в народной лирике и в эпосе, она охраняет героя, борется с его врагами и живет общими с ним настроениями.

Опираясь на народные основы литературного языка, — заключались ли они в самой выразительности живой русской речи или в отработанных уже поэтических средствах фольклора, — автор «Слова» обогащал их и доводил до более высокой ступени художественности. Народности идейной сущности «Слова», глубине его общественно-политической мысли соответствует творческое повышение изобразительности лучшего из сокровищницы народной речи. Язык «Слова о полку Игореве» — это уже не просто живой или устно-поэтический язык его времени: из того и другого отобраны такие элементы, которые таили в себе богатые возможности развития; в сочетании с высокой культурой литературного языка эти основы народной речи поэтическим дарованием автора подняты на такую высоту, на какую еще раз в начале XIX в. поднял литературный язык обогатив его источником народной речи, Пушкин.

Адрианова-Перетц В.П. "Слово о полку Игореве" и устная народная поэзия // Слово о полку Игореве / АН СССР; Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. — С. 291—319.

¹ Сокол в таком случае не просто летит, взмахивая крыльями, он нагоняет птицу „на ветрех ширяяся“, т. е. парит в воздухе (для этого нужно течение воздуха — ,,ветер“). Это точное изображение поведения крупных хищных птиц во время охоты (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к ,,Слову о полку Игореве“. Труды ОДРЛ, т. VI, М. — Л., 1948, стр. 113).
² А. Потебня. Слово о полку Игореве. 2-е изд., Харьков, 1914, стр. 148. — Эту песню Ф. Буслаев извлек из журнала Чулкова „И то и сьо“ за 1769 г., где тексты сопровождаются заметкой издателя, сообщающего, что эти песни поются во время „святошных гаданий“ (Историческая хрестоматия, М., 1861, стлб. 1542—1543, 1545, 1546).

1-2-3-4-5-6-7-8