Неизвестная заметка Н. Г. Устрялова о «Слове о полку Игореве». Страница третья
1-2-3
2) Не соблюдена сила многих слов или не выражены оттенки их: «зар?за Редедю предъ плкы Касожскими» переведено: «Редедю сразил пред войсками Касожскими» (стр. 5). «Трудныя пов?сти» перев[едено:] «высокие сказания» (!). «Игорь къ Дону вои ведетъ» в перев[оде]: «Вот Игорь с дружиной близится к Дону» (8). «Лисици брешутъ на чръленыя щиты» перев[едено:] «И воют лисицы, завидев цвет чермный щитов» (9). В последней фразе не соблюдена даже гармония слога.
3) Делая перифразы там, где не нужно, слова устаревшие не переводит. «Възр? на св?
тлое солнце» (просто: взглянул) переведено: «вскинул взоры (!) на светлое солнце».
4) Многое растянуто. Поэтическое выражение «Спало Князю умъ похоти... искусить Дону великаго» переведено самою обыкновенною прозою: «Желанье испить из великого Дона умом овладело».
5) Многое, чего нет в подлиннике, прибавлено: «Боянъ бо в?щій аще кому хотяше п?снь творити, то растекашется мыслію по древу» переведено: «Бояна мысли текли в вышину, так, как соки по древу». К чему это? и могут ли соки течь по древу?
6) После сих примеров едва ли можно надеяться, чтобы г. переводчик удачно истолковал слова, действительно невразумительные. И в самом деле, чего не успели изъяснить удовлетворительно прежние Издатели, не объяснено и г[-ном] Вельтманом: догадки его неудачны. В подтверждение сего достаточно одного примера: «Дивъ (филин) кличетъ върху дерева» переведено «А чудо (?) с вершины древесной и вопит и манит»...
В заключение нельзя не заметить странной мысли г[-на] Вельтмана о языке певца Игорева: стараясь разрешить вопрос, предложенный Ученым обществом, «на каком языке писано „Слово о полку Игоревом“? на древнем ли славянском, существовавшем в России до перевода книг священных, или на каком-нибудь наречии областном?», г[-н] переводчик говорит (не опираясь ни на какое доказательство), что «оно писано на языке, собственно певцу Игоря принадлежащем; на соединении всех наречий славянских, очищенных высоким чувством поэта». Сию мысль следовало бы подтвердить доказательствами историческими, а не примером Ломоносова, который, напротив того, писал на одном наречии Русском, очистив его глубоким познанием форм языка, и никогда не смешивал оного с другими Славянскими наречиями.
Вообще изданием своего перевода г[-н] Вельтман не оказал даже той услуги, которую принес на сем же поприще г-н Граматин.
Лектор С.-Петербургского университета
Н. Устрялов.
5 Апреля 18331.
Значение приведенного выше труда академика Н. Г. Устрялова сводится главным образом к следующим моментам:
а) он отчетливо характеризует отношение официальной исторической науки в России к «Слову о полку Игореве» в годы выработки уваровской теории «официальной народности» (1832);
б) он ярко определяет те требования к различным типам переводов «Слова» на новый русский язык, какие выработала историческая наука в России в названную эпоху.
Как и академики А. В. Никитенко, М. П. Погодин и другие ученые того времени, Устрялов был выходцем из социальных низов. Постепенно превращаясь в приближенного к императорскому двору официального историографа, он в то же время испытывал влияние исторических идей Н. А. Полевого (с которым, однако, полемизировал) и вносил существенные поправки в «государственную» концепцию русской истории.
Взгляды предшествующей эпохи и взгляды реакционные соединялись у Н. Г. Устрялова со взглядами, имевшими несомненно прогрессивное значение в русской науке. Устрялов более других своих современников уделял внимания истории русской культуры и ее месту в общем курсе истории России.
К числу важнейших исторических источников Н. Г. Устрялов относил «памятники наук и изящной словесности», поскольку они, «нередко выражая характер времени живее самых подробных известий исторических, определяя степень образованности и вкус народа, принадлежат также к историческим материалам. Во всех письменных памятниках должно обращать внимание на язык: как орудие выражения мыслей, еще более как хранилище идей, он дает средства судить о родстве народных поколений, о степени влияния одного племени на другое, о направлении и успехах гражданственности»2.
Внимание к культурной истории России позволило Устрялову назвать в курсе русской истории важнейшие произведения русской литературы и в том числе «Слово о полку Игореве».
Предпочтя не только перевод Н. Ф. Грамматина (1786—1827)3, но и принятое в нем толкование Дива как филина4, Н. Г. Устрялов тем не менее предъявил к переводу «Слова о полку Игореве» требования, значительно опережавшие современные ему. Основными из этих требований являются: 1) полное сохранение внутренней связи между идейным содержанием памятника и его речевой системой; 2) сохранение разнообразия и последовательной связи в формах выражения мыслей и чувств.
Эти требования Н. Г. Устрялова и послужили основанием для суровой оценки перевода А. Ф. Вельтмана, сыгравшего тем не менее свою положительную роль в истории русской культуры.
1 ЦГИАЛ, ф. 735, оп. 1, ед. хр. 440, лл. 42—47 (автограф).
2 Н. Устрялов. Русская история, изд. пятое, испр. и доп., часть I, СПб., 1855, стр. 7.
3 Слово о полку Игоревом, историческая поема, писанная в начале XIII века на славенском языке прозою и с оной преложенная стихами древнейшего русского размера, с присовокуплением другого буквального преложения, с историческими и критическими примечаниями, критическим же рассуждением и родословною. М., 1823.
4 Это толкование впервые появилось в переводе А. Ф. Малиновского (1800 г.). Под влиянием Н. Ф. Грамматина оно было использовано также во втором (1826 г.) издании перевода А. С. Шишкова. Во втором издании своей книги А. Ф. Вельтман поместил новый перевод, в котором «Див» оставлен без какого-либо толкования. Толкование этого слова в переводе 1833 г. находилось под влиянием перевода Я. О. Пожарского (1819 г.).
1-2-3
Следующая глава