«Слово о полку Игореве» и особенности русской средневековой литературы. Страница 10
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11
В отличие от большинства древнерусских литературных произведений, природа в «Слове о полку Игореве» занимает исключительно большое место, но если мы присмотримся к системе ее изображения, то заметим ее безусловную связь со своей эпохой. Природа в «Слове» описывается только в ее изменениях, в ее отношениях к человеку, она включена в самый ход событий, в «Слове» нет неподвижного литературного пейзажа, типичного для литературы нового времени. Природа участвует в событиях, то замедляя, то ускоряя ход событий. Она активно воздействует на людей, и описания ее явлений окрашены сильным лирическим чувством.
Все типы отношения природы к человеку, приведенные мною выше, встречаются в «Слове» в разнообразных и усложненных видах. Природа выступает с предзнаменованиями. Кроме предзнаменований «астрономических» (солнечное затмение), в «Слове» представлены предзнаменования по поведению зверей и птиц, в существовании которых в Древней Руси нет основания сомневаться (вспомним, как по вою волков в «Сказании о Мамаевом побоище» Дмитрий Волынец гадает о русской победе и слышит ночью — «гуси и лебеди крылми плещуще»)1.
Выступает природа и в поэтических параллелях к событиям человеческой жизни. Параллель битвы — грозы, которую мы видели в «Повести временных лет» под 1024 г. в описании Лиственской битвы, развернута в «Слове» с особенной подробностью. Нельзя думать, что в описании Лиственской битвы гроза — только исторический факт, а в «Слове» — только поэтическая параллель к битве. Факт и поэтическая параллель могли совмещаться. Во время Лиственской битвы гроза, несомненно, была, но ее упоминание было бы совершенно необязательно в летописи, если бы летописцу она не показалась многозначительной для описания битвы. Так же точно, если бы гроза и на самом деле была во время первой битвы с половцами Игоря Святославича, это не умалило бы поэтичности параллели. Так же точно сравнение людей с птицами и зверями — типичная черта средневековой литературы.
Таким образом, природа в «Слове о полку Игореве» изображается так, как это было принято в средневековой литературе. Она действует или «аккомпанирует» действию людей, она динамична, «события» природы параллельны событиям людской жизни, символичны. Статичного литературного пейзажа, типичного для нового времени, «Слово» не знает.
***
Типичной для средневековой русской литературы следует признать также особого рода конкретизацию абстрактных понятий в метафорических выражениях: «уже бо бeды его пасетъ птиць по дубию», «слава на суд приведе и на Канину зелену паполому постла», «уже пустыни силу прикрыла», «Игорь и Всеволодъ уже лжу убудиста», «уже снесеся хула на хвалу», «уже тресну нужда на волю», «веселие пониче», «тоска разлияся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи», «Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука», «за нимъ кликну карна, и жля поскочи по Руской земли» (если только «карна» и «жля» — не языческие боги), а также «истягну умь крeпостию своею и поостри сердце своего мужествомъ», «жалость ему знамение заступи», «скача славию по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени».
Такую же своеобразную конкретизацию мы найдем в житийной и учительной литературе, в посланиях и у Даниила Заточника: «Огнь искушаеть злато и сребро, а человек умом лъжу отсекаеть от истины» («Житие Константина Философа»)2; «Вострубим, братие, яко во златокованныя трубы, в разум ума своего» («Моление Даниила Заточника»)3; «Веде, яко не разумееши, яко по божии благодати ум твой быстро летаеть» («Послание Никифора, митрополита киевского, к великому князю Володимиру, сыну Всеволожю, сына Ярославля», в списке XVI в. Московской синодальной библиотеки)4; «аще кто слеп есть разумомь, ли хром невериемь, ли сух мнозех
безаконий отчаяниемь, ли раслаблен еретичьскымь учениемь — всех вода крещения съдравы творить» (Кирилл Туровский. Слово о расслабленном)5; «богохульная словеса акы стрелы к камени пущающе съламахуся» (там же)6; «окованы нищетою и железомь» (Кирилл Туровский. Слово на Вознесение)7; «възмем крест свой претерепием всякоя обиды; распьнемъся браньими к греху» (Кирилл Туровский. Слово в неделю цветную)8, и т. д.
Метафорическую конкретизацию абстрактных понятий мы встречаем в самых различных жанрах; в летописи: в описании взятия татарами Судомира говорится об одном из жителей его — простом поляке, что он «защитився отчаянием акы твердым щитом», совершил подвиг, достойный памяти (Ипат. лет., под 1259 г.); в учительной проповеди — в «Слове о ленивых» — говорится о том, что ленивого «беда по голеням биет, а долг взашеи пихает; недостатки у него в дому сидят, а раны ему по плечам лежат; уныние у него на главе, а посмех на браде; помысл на устех, а скорбя на зубех; горесть на языце, печаль в гортани» и т. д.9
Особый характер носят представления в древнеславянских литературах о местонахождении человеческих чувств и мыслей. Нельзя утверждать, что во всех случаях, но очень часто чувство находится там, на кого оно направлено. Оно имеет не личностный характер, имеет своим центром не печалящегося человека, а того или то, на что направлена печаль. При этом — и это обусловлено особенностью восприятия чувств — последнее как бы материализуется: тоска, туга, печаль могут течь и на довольно широком пространстве, быть «жирными», то есть густыми, вязкими.
Тоска и печаль могут одевать в темноту берег реки (каким стал берег Днепра после гибели князя Ростислава). Предполагаю, что и трава, и деревья никнут, клонятся долу не по собственному произволению, не потому, что они сами испытывают клонящую их книзу печаль, а потому, что на них распространяется печаль людей, думающих о поражении.
Несколько иное положение с городами, которые рады при возвращении Игоря, и странами, которые веселы. Здесь радуются люди, их населяющие. При поражении Игоря приуныли не сами по себе забралы, а люди, на них собирающиеся, ибо забралы — это места публичных сборищ.
1 Повести о Куликовской битве. Издание подготовили М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев. Серия «Литературные памятники». М., 1959, с. 64.
2 Бодянский М. Кирилл и Мефодий. — ЧОИДР, 1863, кн. 2, с. 3.
3 Зарубин Н. Н. Слово Даниила Заточника по редакциям XII—XIII вв. М., 1932, с. 4.
4 Русские достопамятности, издаваемые Обществом истории и древностей российских при Московском университете, ч. I. М., 1815, с. 70.
5 Еремин И. П. Литературное наследие Кирилла Туровского. — ТОДРЛ, т. XV, М. — Л., 1958, с. 332.
6 Еремин И. П. Литературное наследие Кирилла Туровского. — ТОДРЛ, т. XV, М. — Л., 1958, с. 334.
7 Еремин И. П. Литературное наследие Кирилла Туровского. — ТОДРЛ, т. XV, М. — Л., 1958, с. 340—341.
8 Еремин И. П. Литературное наследие Кирилла Туровского. — ТОДРЛ, М. — Л., 1958, т. XIII, с. 411.
9 Пономарев А. И. Памятники древнерусской церковно-учительной литературы, вып. III. СПб., 1897, с. 93—94.
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11