К истории "Слова о полку Игореве" в конце XVIII в. Страница 4
1-2-3-4-5
В своем предварительном сообщении о елагинской цитате из «Слова» мы попытались уточнить датировку вставки. Отправной точкой наших рассуждений являлось то, что ни в описании правления Игоря Ольговича, ни в описании похода Игоря Святославича на половцев в той части «Опыта», которая была закончена Елагиным 1 января 1792 г., упоминания о «Слове» не было. Более того, в начале описания похода 1185 г. на полях в рукописи «Опыта» имеется чья-то запись карандашом: «Поход Игорев, воспетый подражателем Бояну. Зри сию поэму»1. На основании этого можно было полагать, что к началу 1792 г. Елагин еще не знал о «Слове» и вставка красными чернилами в списке А о поэме относится ко времени не ранее 1792 г. Имелась и еще одна немаловажная деталь. В рукописи «Опыта» красными же чернилами сделаны различные вставки, в том числе и ссылки на мусин-пушкинское — болтинское издание «Русской Правды», вышедшее в свет в апреле 1792 г2. Отсюда следует заключение, что правка красными чернилами была внесена в «Опыт» после апреля 1792 г.
Кроме того, исходя из предположения, что исправление «Святославича» на «Олговича» в «Опыте» было сделано под влиянием «Родословника», вышедшего до мая 1793 г., мы заключили, что и правильное чтение «Святославича» (вставки списка А, а вместе с этим и сама вставка) существовало до мая 1793 г. Таким образом, в нашем предварительном сообщении предположительно датировка елагинской вставки о «Слове» была определена между апрелем 1792 г. и маем 1793 г3.
Наша предварительная и предположительная датировка основывалась на одновременности доработки Елагиным своего труда в самые последние годы жизни. Однако повторное знакомство с рукописью «Опыта», содержавшей вставку из «Слова», показало, что не исключена возможность и ее более ранней датировки временем, близким к тому, когда был завершен черновой авторский текст седьмой части «Опыта», т. е. 1788—1789 гг. В пользу такой датировки говорят три косвенных факта. Во-первых, списки А и Б написаны на идентичной бумаге, в то время как список В и другие части «Опыта» написаны на бумаге с совершенно иными филигранями. Если рассматривать это как показатель относительной одновременности составления списков А и Б, то следует, что вставка из «Слова» могла быть сделана в 1788—1789 гг., поскольку в списке Б она уже органически вошла в текст «Опыта». Во-вторых, в списках А и Б в отличие от списка В имеется еще первоначальная нумерация книг «Опыта». Иначе говоря, то, что явно позже стало у Елагина седьмой частью, в этих списках еще является первой частью. Это также можно рассматривать как косвенный признак того, что вставка из «Слова» была сделана до того, как Елагин приступил к повествованию от библейских времен, т. е. до мая 1790 г. В-третьих, в седьмой части нет каких-либо ссылок на историческую литературу, вышедшую, например, после 1790 г. Таким образом, в качестве второй гипотезы можно выдвинуть и датировку елагинской вставки временем с 1788 до мая 1790 г.
Чем же важно приведенное выше упоминание о «Слове» в «Опыте» Елагина?
Во-первых, в историю открытия и ранних исследований поэмы оно вводит новое, ранее лишь предполагавшееся (в частности, Г. Н. Моисеевой) лицо — Елагина, современника открытия «Слова», человека, входившего в мусин-пушкинский кружок «любителей отечественных древностей». Для истории изучения поэмы представляет интерес попытка Елагина поставить ее в общий контекст развития древнерусской культуры, придать характеристике памятника патриотическое звучание, а также определить ее жанр как похвальное слово, с присущими ему «риторскими красотами». Последнее придает оригинальность оценке «Слова» в «Опыте». Напомним, что самые первые исследователи видели в памятнике преимущественно поэтическое произведение, сравнимое с поэмами Оссиана, «ироическую песнь». Елагин предложил новое определение жанра памятника как исторического похвального слова. Несомненно, что такое определение было навеяно первыми попытками Российской академии стимулировать развитие жанра похвальных слов национальным героям прошлого, которые в определенной мере нашли свое воплощение лишь в начале XIX в., когда ею были организованы конкурсы на лучшие похвальные слова Александру Невскому, Ивану Грозному, Дмитрию Пожарскому, Алексею Михайловичу, Петру I и др.
Во-вторых, не исключено, что упоминание Елагиным «Слова» является по времени самым первым из известных в историографии поэмы и первым определенным свидетельством о «несумненной» древности памятника, уже хранившегося в библиотеке Мусина-Пушкина.
В августе — ноябре 1792 г. чешский славист И. Добровский, находясь в Петербурге, ознакомился с библиотекой графа. А. С. Мыльников предположил, что Мусин-Пушкин показал ему и «Слово»4. Однако в своих письмах до 1800 г. чешский славист, рассказывая о «раритетах» собрания графа, ни словом не обмолвился о том, что оно стало ему известно. После того, как поэма была напечатана, Добровский проявил к ней живой интерес. Это можно рассматривать как признак того, что ранее она не была ему известна. Отсюда можно заключить: либо «Слова» в это время в библиотеке Мусина-Пушкина еще не было, либо граф по какой-то причине решил не показывать памятник чешскому ученому.
На наш взгляд, именно последнее обстоятельство сыграло решающую роль в том, что поэма в это время осталась неизвестной Добровскому. Помимо того, что потребовалось определенное время на первичное знакомство и осмысление памятника, Мусин-Пушкин явно не спешил сделать его широко известным. Иначе невозможно объяснить тот факт, что о находке «Слова» граф вплоть до его издания официально не уведомил даже Российскую академию, активным сотрудником которой он являлся в первой половине 90-х гг. XVIII в. Между тем ясно, каким важным подспорьем мог быть памятник в составлении академического словаря. Ведь еще в 1783 г. академия «для достижения сего намерения (подготовка словаря. — В. К.), при малых пособиях, каковые отыскать можно в печатных и письменных сего рода собраниях, почла за лучшее средство дополнить оные словами, выбираемыми из всех книг церковных и светских сочинителей, разных летописей, законов, как древних, так и новейших, записок путешественников...»5.
Причина неторопливости графа с обнародованием «Слова» видится в стремлении обеспечить национальный и личный приоритет его открытия и объяснения. Вспомним, как позже Мусин-Пушкин болезненно прореагировал на предложение английского посла Дугласа продать Лаврентьевскую летопись. «Опасаясь, — писал он, — чтобы находившийся у меня список впоследствии времени не имел равного жребия с так именуемым Кенигсбергским, который даже и издан иностранцем, я приемлю дерзновение поднести свой список государю императору. Тогда уже бесполезны останутся все усилия иностранцев, неоднократно покушавшихся о приобретении драгоценного сего источника наших бытописаний...»6. Ясно, почему «Слово» не могло быть показано Добровскому и почему к его изданию впоследствии были привлечены два сотрудника Московского архива Коллегии иностранных дел Н. Н. Бантыш-Каменский и А. Ф. Малиновский и остался в стороне их коллега И. Стриттер.
1 ОР ГПБ, F.IV.34/3, с. 319. В рукописи Елагин, говоря о времени завершения работы над этой частью, поставил 1791 г., но это явная описка, так как выше имеются записи за 4 июля, 30 августа, 1 сентября 1791 г. Запись за январь, следовательно, относится к 1792 г.
2 Моисеева Г. Н. Древнерусская литература..., с. 111.
3 Козлов В. П. «Слово о полку Игореве» в «Опыте повествования о России» И. П. Елагина, с. 29.
4 Мыльников А. С. «Слово о полку Игореве» и славянские изучения конца XVIII — начала XIX в. — Вопросы истории, 1981, № 8, с. 35—48.
5 Сочинения и переводы, издаваемые Российской академией, ч. 2, с. 10.
6 Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1900, кн. 14, с. 391—392.
1-2-3-4-5