|
Ему вещий Боян и прежде (нас) припевку мудрую изрек:
«Ни хитру, ни удалу,
ни по птицам гадателю
суда божия не избегнуть».
О, стонать Русской земле,
вспоминая давнюю годину и давних князей!
Того старого Владимира нельзя было пригвоздить к горам киевским:
его ведь стяги ныне стали Рюриковы, а другие — Давыдовы,
но врозь у них полотнища плещут.
Копья поют на Дунае.
Ярославны голос слышен,
кукушкой безвестною рано кличет:
«Полечу, — молвит, — кукушкой по Дунаю,
омочу шелковый рукав в Каяле-реке,
утру князю кровавые его раны
на суровом его теле».
Ярославна рано плачет в Путивле на ограде, жалуясь:
«О Ветер-Ветрило!
К чему, господин, враждебно веешь?
К чему мечешь кочевничьи стрелки
на своих воздушных крыльцах
на моего милого мужа воинов?
Мало тебе было с гор под облаками веять,
лелея корабли на синем море?
К чему, господин, мое веселие по ковыли развеял?»
Ярославна рано плачет в Путивле-городе на ограде, жалуясь:
«О Днепр Словутич!
Ты пробил каменные горы через землю Половецкую,
ты лелеял на себе Святославовы ладьи до полка Кобякова, —
прилелей, господин, моего супруга ко мне,
чтобы не слала к нему слез на море рано».
Ярославна рано плачет в Путивле на ограде, жалуясь:
«Светлое и тресветлое Солнце!
Всем тепло и радостно ты, —
к чему, господин, простерло горячие свои лучи
на милого мужа воинов?
В поле безводном жаждою им луки повело,
гнетом им колчаны заткнуло?»
Взыграло море;
на полночь идут смерчи мглою:
Игорю-князю бог путь кажет
из земли Половецкой в землю Русскую,
к отчему златому столу.
Вот погасли вечером зори.
Игорь спит и не спит,
Игорь мыслью поля мерит
от великого Дона до малого Донца.
Коня во полуночи Овлур свистнул за рекою —
велит князю разуметь: князю Игорю бежать!
Кликнет-дрогнет земля,
зашумела трава,
вежи половецкие всколыхнулись.
А Игорь-князь поскакал горностаем к тростнику
и белым гоголем на воду;
взметнулся на борзого коня
и соскочил с него босым волком,
и побежал к лугу Донца,
и полетел соколом под облаками,
избивая гусей и лебедей к завтраку, и обеду, и ужину. |