|
Тут немцы и венетичи,
тут греки и морава
поют славу Святославову,
корят князя Игоря,
что добро потопил на
дне Каялы, реки половецкой.
Злата русского порассыпали!
Тут Игорь-князь пересел из
златого седла да в седло невольничье!
Уныли по градам их могучие
кремли, а веселие поникло.
А Святослав горестный
сон видел в Киеве на горах.
«В ночь сию с вечера
одевали меня, — молвил, — черным
покрывалом на кровати моей тисовой,
черпали мне синее вино,
с горем смешанное;
сыпали мне из пустых
колчанов поганых толмачей
скатный жемчуг на грудь, обряжая меня.
Уже доски без матицы в
моем тереме златоверхом!
Всю ночь с вечера вещие вороны
каркали у Плеснеска на пойме,
прилетели они из мрака ущелья Кисанского
и понеслися к синему морю.
И сказали бояре князю:
«Горе, князь, ум одолело:
слетели два сокола с отчего
престола златого
поискать града Тмуторокани
либо испить шеломом Дона.
Уже соколам крылья подрезали
поганые саблями,
а самих опутали путами железными.
Ибо темно стало в третий день:
два солнца затмились,
оба столпа багряные погасли-помрачились,
а с ними два молодые месяца,
Олег и Святослав, тьмою заволоклись
и в море погрузились.
Дерзость великую придали они пришлецам.
На реке на Каяле Тьма Свет покрыла;
на Русскую землю кинулись
половцы, словно выводок рысей.
Уже напало Бесчестье на Славу,
уже ударило Насилье на Волю,
уже низринулся Див на землю!
Запели готские красавицы-девы
на береге синего моря,
звеня русским золотом;
поют время Бусово,
лелеют месть за беду Шаруканову.
А уже мы, дружина, лишились веселия!»
Тогда великий Святослав
изронил златое слово,
со слезами смешанное, молвив:
«О сыны мои, Игорь и Всеволод! |