Катарсис в «Слове о полку Игореве»
1-2
Как известно, понятие катарсиса (трагического очищения) у Аристотеля имеет множество толкований1. В древнерусской литературе понятие катарсиса отсутствовало, однако в XI—XIII вв. практическое применение трагического очищения в литературных произведениях было постоянным. И если говорить о том, какое из существующих или существовавших пониманий этого трагического очищения было свойственно древнерусским литературным произведениям, то здесь прямо и решительно можно указать на этическое.
Но, кроме того, представления о катарсисе были и в самом деле различными в различные эпохи и в отдельных литературных направлениях (например, в классицизме или в романтизме). Каждая эпоха и каждое направление понимало катарсис по-своему.
В XI—XIII вв. (в последующее время значительно реже) все общественные бедствия в церковных проповедях использовались как призывы к покаянию. В больших общественных бедствиях (нашествия иноплеменников, «глад», «трус» — землетрясение и пр.) церковные проповедники видели не только повод для призыва к покаянию, но и самое наказание за грехи, которое верующим следовало воспринимать не только с покорностью, но и с радостью, как свидетельство божественной заботы об их душах. Наказание влекло за собой, по мысли проповедников, очищение от греха и умиротворение, успокоение, возвышение над суетностью греха.
Еще решительнее применялось это трагическое очищение в светской исторической литературе XI—XIII вв.: в летописях и исторических повестях.
Так, например, в «Повести временных лет» под 1093 г. после рассказа о жестоких набегах половцев летописец восклицает: «О неиздреченьному человеколюбью! яко же виде ны неволею к нему обращающася. О тмами любве, еже к нам! понеже хотяще уклонихомся от заповедий его. Се уже не хотяще терпим, се с нужею, и понеже неволею, се уже волею. Где бо бе у нас умиленье? Ноне же вся полна суть слезъ. Где бе в нас въздыханье? Ноне же плачь по всем улицам упространися избьеных ради, иже избиша безаконьнии»2.
После нового рассказа об ужасах половецких набегов, главный из которых — увод пленников в половецкие вежи, летописец еще решительнее заявляет: «Да никто же дерзнеть рещи, яко ненавидимы богомь есмы! Да не будеть. Кого бо тако бог любить, яко же ны взлюбил есть? Кого тако почел есть, яко же ны прославил есть и възнесл? Никого же!»3
Очень типичную картину трагического очищения дает «Повесть о разорении Рязани Батыем». После страшного поражения, убийств, пленений, уничтожения города повесть переходит к рассказу о плаче Ингваря Ингваревича по убитым, о погребении погибших и о приезде на княжеский стол в Рязани князя кир Михаила. Трагическое умиротворение здесь, в этой повести, представлено в своей полной силе и в двух аспектах — нравственном и событийном.
Если с этой точки зрения мы подойдем к «Слову о полку Игореве», то увидим, что трагическое умиротворение в нем также лежит в основе самого сюжета и сопровождается нравственным очищением. Обращу внимание на то обстоятельство, что уже в ближайшем к «Слову» рассказе Ипатьевской летописи о поражении Игоря есть этот элемент трагического очищения в его древнерусском, этическом варианте.
В Ипатьевской летописи сильно подчеркнут катарсис главного героя — Игоря. Попав в плен, Игорь произносит покаянную речь, кается в своих грехах, которые привели его к поражению. Эта покаянная речь занимает центральное место в рассказе Ипатьевской летописи о походе Игоря. Эта покаянная речь не может просто «отражать жизнь». Она произносится Игорем в одиночестве, в плену. Маловероятно, что были свидетели (или послухи) этого покаяния Игоря. Даже если эта речь, произнесенная им в одиночестве, была действительно произнесена, то зачем было ее воспроизводить в летописи, если бы она не совпадала с художественными намерениями летописца? Мы знаем, как летопись «сюжетно» выбирает для изложения речи князей. Речь Игоря — это не речь на переговорах, не объявление князем своей политической программы. Она потому и попала в летописный рассказ, что была нужна как катарсис главного героя. Это типичный монолог-катарсис.
Можно было бы подумать, что эта речь была сочинена в XVIII в., так типична она для классицистической трагедии. Но нет, речь находится в Ипатьевской летописи, подлинность которой не может вызывать сомнений.
В «Слове о полку Игореве» тоже есть этот катарсис, но катарсис не личный, не главного героя только. Обобщающая сила «Слова» шире обобщающей концепции летописи. «Слово» рассматривает события 1185 г. как результат ошибок всех русских князей. Катарсис «Слова» — это катарсис лирический, в который втягивается, помимо Игоря, вся русская история и все русские князья-современники.
1 Наиболее простая классификация этих толкований с приведением важнейшей литературы в старой работе Н. И. Новосадского (Аристотель. Поэтика Л., «Academia», 1927, с. 15—20, 111—113). Последний обзор вопроса в прекрасной книге: Ni?ev Alexandre. L’?nigme de la catharsis tragique dans Aristotle. Sofia, 1970.
2 Цит. по кн.: Повесть временных лет. Часть первая. Текст и перевод. Серия «Литературные памятники». М. — Л., 1950, с. 147.
3 Цит. по кн.: Повесть временных лет. Часть первая. Текст и перевод. Серия «Литературные памятники». М. — Л., 1950, с. 147.
Предыдущая глава
1-2