Комментарии, разъясняющие слова и фразы в "Слове о полку Игоревом". Страница 16
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33
Въстала обида ... вступила дeвою ... въсплескала лебедиными крылы. Образ девы-обиды, лебеди-девушки, плещущей лебедиными крыльями, типично фольклорный. См. параллели, приводимые в книге акад. В. Н. Перетца из различных сборников записей фольклора: «лебедь-дева», «девушка белая лебедушка» (Е. Барсов. Причитания Северного края, I, стр. 164, 217): «Эта белая лебедушка поднималась от синя моря на своих крылах лебединыих, садилась она на черлен корабль, обернулась красною девицей» (Рыбников, I, стр. 207); «знать Судинушка (ср. в «Слове» — «обида») по бережку ходила, страшно-ужасно голосом водила, во длани Судинушка плескала» (Барсов. Причитания..., I, стр. 252); «белой лебедью воскликати, красной девицей восплакати» (Шейн. Великорус, № 1316). И мн. др.
упуди жирня времена. Поправка «упуди» вм. «убуди», как стоит в издании 1800 г. и в Екатерининской копии, предложена Н. Грамматиным и принимается большинством исследователей. «Упудить» — прогнать, испугать. «Жирня» от «жир» — богатство, обилие.
усобица княземъ на поганыя погыбе. В данном контексте «усобица» означает «борьбу», «войну» вообще.
Се мое, а то мое же. В данном случае автор «Слова» использует и переиначивает формулу раздела феодальных владений: «се мое, а то твое». Формула эта постоянно встречается в летописи в разных вариантах при разного рода переговорах князей между собою: «мы собе, а ты собе», «твой мець, а наше головы», «яко земля ваша, тако земля моя» и т. д. Вот раздел Изяслава Мстиславича с Владимиром и Изяславом Давидовичами. Изяслав Мстиславич говорит: «Что же будеть Игорева в той волости, челядь ли товар ли, то мое; а что будеть Святославле челядь и товара, то разделим на части» (Ипатьевская летопись под 1146 г.). Автор «Слова о полку Игореве» нарушает эту двучленность, он сатирически изображает договоры князей и пишет не «се мое, а то твое», а «се мое, а то мое же», подчеркивая этим стремление князей захватить себе как можно больше. Таким образом, здесь термин, формула перерастает в образ, становится средством художественного воздействия.
О! Далече зайде соколъ, птицъ бья, — къ морю! «Это утверждение вполне отвечает привычкам сокола-сапсана (Falco peregrinus Tunst.), который, вслед за стаями диких уток, осенью улетает к Черному и Азовскому морям — местам зимовок большинства видов наших северных уток» (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 112).
А Игорева храбраго плъку не крeсити! Это восклицание повторяется в «Слове о полку Игореве» еще раз ниже. Сходные выражения («уже не кресити») несколько раз встречаются и в летописи. Повидимому, это — особая формула, возникшая еще в дофеодальный период и первоначально являвшаяся формулой отказа от родовой мести. Именно в этом смысле ее употребляет Ольга: «уже мне мужа своего не кресити» (Лаврентьевская летопись под 945 г.). В таком смысле она употребляется изредка и позднее. В 1015 г. Ярослав говорит новгородцам про свою побитую дружину: «уже мне сих не кресити». Словами этими Ярослав отказывается от мести за дружину. В 1148 г. именно этой формулой Ольговичи отказываются от мести за убийство Игоря Ольговича: «уже намь не воскресити брата своего, князя Игоря Ольговича» (Никоновская летопись под 1148 г.). Однако, с отмиранием обычаев родового общества формула эта стала употребляться как обычное утешение, как признание невозвратимости утраты. Эти слова говорит Изяслав Мстиславич Изяславу Давидовичу, утешая его в смерти брата: «и слыша Изяслав плачющася над братом своимъ Володимером, и тако оставя свою немочь, и всадиша и на конь ? еха тамо, и тако плакашеть над ним, акы и по брате своем; и долго плакав, а рече Изяславу Давыдовичю: «Сего нама уже не кресити...»" (Ипатьевская летопись под 1151 г.). В «Слове о полку Игореве» эта формула «уже не кресити» употребляется не как формула отказа от мести, а в более новом значении — как формула утешения. Здесь в контексте «Слова» как формула утешения она приобретает и особое лирическое звучание.
За нимъ кликну Карна и Жля, поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычючи въ пламянe розe. Под «Карна и Жля» Вс. Миллер склонен был видеть «олицетворение нравственных понятий». Карна — олицетворение кары и скорби («карна, должно быть, испорчено из кара, карание, карьба»). Жля — то же, что и «желя», плач по убитым. Это объяснение Жли или Жели тем более вероятно, что «желя» (плач по убитым, скорбь) упоминается и в летописи в описании поражения Игоря: «И тако, во день святого Воскресения наведе на ны плач и во веселиа место желю, на реце Каялы» (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Объяснение Вс. Миллера было многими принято. Его развил Ф. Корш. Существует и другое мнение (восходящее еще к разъяснениям издания 1800 г.), что Карна и Желя — имена двух половецких ханов. Сторонники этого толкования обычно сближают «смагу», которую Карна и Желя мычют «въ пламянe розe», с «живым огнем» половцев, упоминаемым в Ипатьевской летописи под 1184 г. Однако среди имен половцев, упоминаемых в источниках, нет схожих с Карной и Желей.
смагу людемъ мычючи. Смага — огонь, пламя, сухость, жар. Под мыканием смаги может иметься в виду какой-либо погребальный обычай. Вряд ли здесь можно видеть «живой огонь», которым стреляли половцы (ср. в Ипатьевской летописи под 1184 г.: «пошел бяше оканьный и безбожный и треклятый Кончак со множествомь половець на Русь, похупся, яко пленити хотя грады рускые и пожещи огнем, бяше бо обрел мужа такового бесурменина, иже стреляше живым огньмь»). В данном месте «Слова» речь идет не о стрельбе, а о «мыкании» смагы, при этом в пламенном роге.
А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми. «Туга и напасти» — тавтологическое сочетание, характерное для устной русской речи, для народной поэзии. Ср. ниже: «Туга и тоска сыну Глебову!». Аналогичные тавтологические сочетания нередки и в летописи (особенно в новгородской): «и бе туга и беда останку живых» (Синодальный список Новгородской первой летописи под 1193 г.); «но бяше туга и печаль» (там же под 1230 г.). Однако в данном месте «Слова о полку Игореве» тавтологичность этого сочетания разрушена. Автор «Слова», как здесь, так и в других случаях, очень точен в выборе выражений. Чернигов, чьи князья потерпели поражение, страдал от «напастей». Киев же «восстонал» только тоскою. Киевская земля не подверглась каким-либо реальным бедствиям. Тоска в Киеве распространилась за всю Русскую землю. Ср. аналогичное разделение тавтологического сочетания в описании голода в Новгороде в 1230 г.: «на уличи скърбь друг с другом, дома тъска, зряще детий плачюще хлеба, а другая умирающа» (Синодальный список Новгородской первой летописи).
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33